Странники войны

— Судно, на котором находились драгоценности, оказалось в более трудном положении. В любое время оно могло пойти на дно, его попросту могли захватить если не американские десантники, то местные островные деголлисты; а то и корсиканская мафия, мало в чем уступающая по своей агрессивности сицилийской. Взвесив шансы, командир охраны приказал подойти к небольшой отмели у подводной скалы и опустить контейнер на дно. Как потом оказалось, судно еще способно было продержаться как минимум сутки. За это время наши люди сумели бы перебросить драгоценности небольшими партиями на материк. Но дело сделано и раскаиваться бессмысленно.

— Кто возглавлял охрану контейнеров?

— Оберштурмбаннфюрер... Впрочем, к этому человеку мы еще вернемся.

— Когда? — машинально спросил Скорцени.

— Как только уйдут в небытие трое других людей из команды, которая занималась переброской контейнера к месту захоронения.

— Всего трое?

— Пятеро других эсэсовцев уже сложили свои головы. На фронте, естественно.

— Фронт безжалостен к носителям любых тайн рейха, — сдержанно признал обер-диверсант, подумав о том, что, когда придет пора избавляться от него, Скорцени, до фронта дело не дойдет. Уберут прямо в Берлине или в окрестностях «Вебельсберга».

— Эти трое — офицеры. Один из них все еще находится в Италии, в окружении обергруппенфюрера Карла Вольфа. Второй — в «Регенвурмлагере», третий — в штабе Роммеля.

— Так я получу их имена? — кончилось терпение Скорцени.

— Завтра же.

— Простите меня, господин рейхсфюрер, но хотелось бы, чтобы впредь я получал всю необходимую информацию. Иначе крайне трудно будет ориентироваться в ситуации, а я этого не терплю. Когда мне в чем-то не доверяют, но при этом требуют действовать, я начинаю допускать неисправимые ошибки, избавляясь порой не от того человека, избавления от которого от меня ожидают. — В словах «первого диверсанта рейха» звучало явное предостережение, однако Гиммлер не стал впадать в оскорбленную мнительность, найдя в себе мужество признать, что в сущности штурмбаннфюрер прав.

— Имена и точные адреса службы этих троих вы получите завтра, в Берлине, — подтвердил он. — Имя начальника охраны — на следующий день после того, как количество посвященных уменьшится ровно на троих. Хотя, подчеркиваю, наиболее точные сведения и даже карты имеются только у оберштурмбаннфюрера...

— Почему не у вас?

— Возникли трудности.

— Узнав о скоропостижной гибели на фронтах могильщиков клада, оберштурмбаннфюрер предпочел скрыться в одной из соседних стран?

— Нет. И, как вы понимаете, мы не заинтересованы в исчезновении этого офицера. Никакая карта не способна донести приметы, которые запомнил сам хранитель сокровищ. Кстати, давайте пока что называть оберштурмбаннфюрера именно так — Хранитель.

— Точное определение, дьявол меня расстреляй.

— Тем более что я не уверен... — Гиммлер выдержал паузу и оглянулся, нет ли поблизости адъютанта, —...что карта соответствует действительности.

— Так чей это человек: ваш или Роммеля?

— Я не почувствовал, чтобы на этой почве между мной и фельдмаршалом возникло противоборство.

— Оно возникнет, как только придет время охоты на клад.

— В этом-то и вся суть. Хранитель был моим человеком. Но владельцем клада считает себя Роммель. Очевидно, это накладывает свою печать и на поведение оберштурмбаннфюрера.

— Который давно возомнил себя единственным по-настоящему реальным хозяином сокровищ.

— Допускаю, штурмбаннфюрер.

— Подумайте над тем, что вы только что услышали. В Берлине мы еще вернемся к этому разговору. Прекрасный вечерний пейзаж, не правда ли? — без всякого перехода сменил тему Гиммлер. И с фальшивой восторженностью, жестом провинциального актера обвел рукой пространство вокруг себя.

— Во всяком случае это еще не гибель Помпеи. Что всегда вселяет надежду.

— В Берлине, Скорцени, в Берлине... — подтвердил рейхсфюрер, словно опасался, что Скорцени удастся спровоцировать его на продолжение разговора. Ибо «первый диверсант рейха» так и не смог понять, что удерживало Гиммлера от полной откровенности.

36

Бригаденфюрер не стал дожидаться, пока Скорцени удостоит визитом, и сам постучался в его номер. «Первый диверсант рейха» лежал в глубоком кресле, разбросав ноги в запыленных сапогах по персидскому ковру и безвольно свесив руки с подлокотников. Это была поза человека, исчерпавшего все жизненные ресурсы и теперь безропотно дожидавшегося судного часа — ничего уже от этой жизни не требуя, ни на что не претендуя.

Увидев в проеме двери генерала, он даже не приподнял голову, а лишь исподлобья взглянул на него, как на вечернее привидение, и продолжал молча ждать — то ли реакции бригаденфюрера, то ли гласа божьего.

Возможно, фон Риттер и позволил бы себе кое-что заметить по поводу столь непочтительного отношения младшего по чину, но в это время едва слышимый раньше гул начал вдруг нарастать, задребезжали стекла, содрогнулись стены, ходуном заходили стол и кресла, и хотя ни одного взрыва пока не прозвучало, оба офицера чувствовали себя так, словно оказались лежащими между шпалами, под днищем громадного локомотива.