Странные женщины

Улицы становились шире, народу вокруг все больше, и вот они попали в сплошной людской водоворот, и скопище домов вокруг, и витрины, и потоки машин…

— Это Бродвей, — сказал Павел. — Но тут интереснее ночью. Ты хочешь ходить как туристка, осматривать архитектуру и достопримечательности или просто глазеть?

— Я хочу просто глазеть.

И они пошли, просто глазея. В массе ничем особенным не выделяющихся людей постоянно попадались чудаки, которых, впрочем, наверное, никто здесь не воспринимал чудаками. То целая группа молодых людей и девушек в белых одеждах и сандалиях, с лысыми головами, то афроамериканец в тюрбане и балахоне, расшитом невероятными узорами, похожий на вождя какого-нибудь далекого африканского племени, то два пожилых сухощавых приятеля, нацепивших на себя зачем-то ковбойские одежды: кожаные грубые штаны, кожаные жилеты, клетчатые рубахи, шляпы-«стетсоны», по два ремня было на поясе у каждого, и на одном из ремней — пистолет в кобуре (скорее всего бутафорский).

Потом они взяли такси и поехали в Центральный парк, побродили по нему, вышли к одному из прудов, возле которого на деревянном помосте размешался ресторанчик. Взяли большую горячую пиццу, пиво, ели, говорили, смеялись.

Вдруг подошел мужчина средних лет, довольно пьяный.

— Вы счастливые, — сказал он, не здороваясь и не представляясь. — Вы молоды и красивы, вам везде хорошо. А мне плохо. От меня жена ушла.

Он подсел к ним, не спрашивая разрешения, и продолжил:

— Слава богу, что тут бывают русские. Потому что только они разрешают так бесцеремонно с собой обращаться. Только они меня терпят и слушают. А я говорю одно и то же, одно и то же. Вам интересно?

— Да, — сказал Павел.

— Спасибо. Я говорю о том, что американская женщина — это женщина, не терпящая неудобств. Знаете, из-за чего она ушла? Я иногда люблю выпить и пофилософствовать. Только в выходные дни, потому что в остальные я работаю как проклятый. Я, между прочим, распорядитель одной из дорожно-ремонтных контор, меня ценят как классного специалиста. В России на такого мужика любая баба молилась бы. Но, видите ли, моей Саре не понравилось, что два вечера в неделю я выпиваю и философствую. И она решила уйти. Я сказал ей: но ты же меня любишь! А она говорит: да, но ты причиняешь мне слишком много неудобств. Понимаете? Удобства ей дороже любви! И она ушла! Вы мне сочувствуете?

— Да, — сказала Женечка. — Она неблагодарная женщина. Вы найдете другую, которая полюбит вас по-настоящему.

— Может быть. Но где я найду такую, как вы? — вдруг спросил брошенный муж. — Потому что на меньшее я теперь не согласен. Я максималист, как всякий русский человек. Юноша! — сказал он Павлу. — Я вам до изжоги завидую. Так бы и утопил вас! Вы хоть понимаете, чем вы владеете?

— Понимаю, — сказал Павел.

— Нет! Вы поймете только тогда, когда потеряете ее. А это будет, уверяю вас! Самое лучшее сбежать от нее сейчас, пока вы еще на это способны!

— Спасибо за совет, — улыбнулся Павел.

И брошенный муж удалился.

А они побродили еще по городу, потом вернулись к машине Павла, на которую, естественно, никто не покусился.

— Вот теперь поедем домой, — сказал Павел.

Слово «Бруклин» не было новым для Женечки: она смотрела по видео несколько голливудских фильмов-боевиков, где район этот изображался как криминальный, бандитский, с перестрелками, скопищем наркоманов, безработных, проституток и т. п.

Павел, услышав от нее это, расхохотался.

— Нет, понемногу есть всего, — сказал он. — Но чтобы бандитский район… Хотя — сама увидишь.

И вскоре Женечка увидела: вполне благопристойные улицы, застроенные большей частью невысокими, старыми, но крепкими симпатичными домами высотой от двух до пяти этажей. Вдоль тротуаров сплошь выстроились машины. К входным дверям ведут лесенки с металлическими перилами, сбоку небольшие газончики, изредка — деревца.

Возле одной из таких лесенок Павел остановил машину.

Открыл своим ключом дверь, они поднялись на третий (последний) этаж. Из кухни выплыла дородная негритянка.

— Хай! — сказал ей Павел.

— Хай! — приветливо откликнулась она, осмотрев Женечку с головы до ног.

И они оказались в квадратной комнате с одним окном, где почти не было мебели, а постелью служил большой матрац на полу, застланный пестрым пледом.

— Это что же, коммуналка? — спросила Женечка.

— Я же сказал, что комнату снимаю.

— Я не поняла, я думала, комната, ну, как в пансионате или в гостинице. А это натуральная коммуналка! — восхищалась Женечка. — Неужели в Нью-Йорке есть коммуналки?

— Сколько хочешь. На самом деле тут все немного иначе, не просто соседи живут, а есть хозяйка, вот эта самая тетя, и есть жильцы. Нас тут немного, всего шесть человек. По одной комнате занимают афроамериканцы — кстати, не называй их неграми, даже по-русски, они понимают и оскорбляются. Они долго боролись, чтобы их называли «черные». Но теперь и этого мало, теперь — «афроамериканцы». В одной комнате — китаец. И еще в одной комнате парагваец с колумбийцем, голубые любовники. Веселая компания, особенно парагваец, роскошно играет на гитаре!