Странствие Кукши. За тридевять морей

Справа и слева от быка идут люди, держась за концы веревок. Его ведут к подножию Волоса. Сейчас рыжего исполина заколют и благодарно обрызгают его горячей кровью того, кто дарует удачу, богатство и умение слагать песни. В пляшущем свете костра идол не кажется таким уж мертвеннонеподвижным…

Князь Оскольд, душу которого распятый Бог обратил к истине, считает своим долгом выказать ревность к греческой вере. Он становится на пути людей, ведущих быка, и громко заявляет, что не допустит богопротивного жертвоприношения, ибо Волос не бог, а бес, враг истинного Бога.

Люди останавливаются в замешательстве. Никогда еще ничего подобного не случалось, и никто не знает, как быть дальше. Наконец пышнобородый Туча, старшина словеньской дружины, стряхивает с себя оцепенение, выходит из толпы и говорит:

– Князь, мы ждали, что ты по обычаю принесешь за всех нас благодарственную жертву Волосу. Но еще в Царьграде мы поняли, что ты уже не тот, что прежде. Так и оказалось, и мы смирились. Может, ты и прав, может, твоя новая вера лучше, чем наша старая, а все же не мешай нам поклониться нашему старому богу, как мы не мешаем тебе поклоняться твоему новому.

У Оскольда от гнева раздуваются ноздри. Однако гнев не застит ему разум кровавым туманом. Нет, не застит. Кукша ясно видит, что Оскольд на мгновенье скашивает глаза в его сторону, как во время сбора денег на жертву, словно спрашивает: правильно ли я себя веду? Но у Кукши нет времени задуматься, что означает этот странный взгляд и можно ли давать хоть каплю веры мелькнувшей догадке. Все происходит слишком быстро. Оскольд меж тем кидает в лицо словенам, полянам и прочим:

– Ваш Волос даже не бес, а простая деревяшка!

С этими словами, снова скосив глаза на Кукшу, он хватает секиру, прыгает к Волосу и со всего размаха ударяет по подножию идола. Однако дуб, из которого вырублен идол, закаменел от времени и жертвенной крови и княжеская секира со звоном отскакивает от него, только выкрошив небольшой кусок дерева и оставив на теле Волоса светлый рубец.

Вздох ужаса и гнева проходит по толпе язычников, словене все, как один, берутся за топоры и обнажают мечи. Остальные, правда, не столь дружны и поспешны в выражении своего негодования. Оскольд поворачивает лицо к словенам и, обеими руками сжимая рукоять секиры, ждет нападения. Дир обнажает меч. Изготавливаются к бою и Оскольдовы варяги, кое-кого из них Кукша помнит по зимовке у Хальвдана Черного и тому давнему походу. Они, как обычно, готовы сразиться со всем светом. Но поляне, русы, северяне и прочие не выказывают особенного желания биться за князя, и Оскольд возмущенно кричит им:

– А вы что смотрите? Разве не видите, что вашего князя собираются убить?

Тогда старший из полян, с седой чупрыной на бритой голове и седыми усами, заложенными за уши, выступает вперед и громко произносит одно слово:

– Вече[107]!

– Вече! – весело вторит ему из толпы Страшко.

– Вече! – подхватывает множество голосов.

Толпа отзывается одобрительным гулом, и седоусый говорит, обращаясь к Оскольду:

– Вы с Диром, князь, избавили нас от хазарской дани, и мы, киевляне, благодарны вам за это, выбрали вас князьями и с той поры служим вам честно – куда вы, туда и мы, как нитка за иголкой. Иные из нас даже обратились к новой вере вслед за тобой и Диром. Что за беда, однако, если они принесут обещанную жертву Волосу? Разве не надо выполнять обещанное?

– Надо! – откликается толпа.

– И не было уговору притеснять тех, кто останется в прежней вере. Каждый волен сам выбирать себе богов. Верно ли я говорю, князь?

Нестройный гул голосов подтверждает правоту говорящего, хотя обращается он к князю. Оскольд нехотя кивает.

– Не будет впредь у нас ладу ни в чем – ни в войне, ни в мире, коли будем грызть друг друга из-за веры. Вы с Диром прежде поклонялись варяжским богам. Потом нашим. Половина же твоих варягов и ныне верует в громовержца Тора. А иные поклоняются Перуну, как и киевские мужи. Ильменьские больше чтут Волоса. У чудинов свои боги. Если мы начнем мечом да секирой обращать друг друга в свою веру, много крови напрасной прольется на радость хазарам. Верно ли я говорю?

Громкие выкрики снова подтверждают согласие с его словами.

– А мы, князь, – продолжает седоусый, – готовы и впредь служить вам с Диром честно, если вы не будете мутить нас друг против друга. А не согласны – ищите себе других мужей! Верно ли я говорю?

– Верно! Верно! – проносится по толпе гул голосов.

Оскольд бросает секиру, Дир прячет меч в ножны, их примеру следуют остальные. Кукша замечает, что и у него в руке обнаженный меч. Его это удивляет, он даже не помнит, как извлек его из ножен. С облегчением он возвращает меч на место. Мир восстановлен.

«Чудной этот Оскольд, – думает Кукша, – его не поймешь. Неужто он испугался смерти и потому уступил язычникам? Не верится – Оскольд один из самых храбрых мужей, какие только рождались на свет. Может быть, поверил в правоту седоусого? Вряд ли. Никогда он не поверит ни в чью правоту, кроме собственной!»