Странствия по поводу смерти

И вот Мырка наконец пожрала рыбы. Сама как тощая прибрежная кошка, она ела и ела, хохотала и хохотала.

За ее кофе тоже заплатили мужики.

Когда все поднялись, она стала рыться в сумке (она носила теперь с собой ту сотню долларов), но рыбаки закричали по-русски: «Нэ, нэ, бабука, нэ нада!»

Однако случайное счастье никогда не повторяется.

Сколько раз Мырка ни проходила вечерами по той улочке мимо кафе (в черном платье причем), того хохота она уже больше не слыхала.

Кто-то там сидел, пил пиво, вдвоем-втроем. Не смеялись. Сезон шел к упадку, покупателей было мало.

Кончен бал, погасли свечи.

И рыбацкого рынка она стала стыдиться, даже мимо не хаживала, чтобы никто из тех мужиков ее не увидел и не стал бы навязывать ей рыбу по дешевке со скидкой – они же должны торговать и торговаться! Надо же им жить!

А есть ей уже было почти что нечего.

Но, как говорится, пришла беда – отворяй ворота.

И однажды случилось то, что Мырка в своих прогулках по парку наткнулась на цыганят, которые паслись у какого-то дерева. Они орали, подплясывали, тыкали замызганными ручонками вверх, один громоздился на другого и в таком виде тянулся к каким-то плодам, еле заметным в крупной листве.

Мырка как старшая подошла и сорвала фрукт, отдала детям, потом другой – и не заметила, как цыганята ее облепили, тыча ей под нос фанерку с какими-то кривыми буквами. Эта фанерка на уровне горла заслоняла собой все, что было ниже шеи, а руки цыганят, как муравьи, бегали и копошились вокруг Мыркиной сумки, где она хранила свою единственную сотню долларов. Мырка стала отвоевывать сумку, но как бороться с детьми? Фанерка буквально врезалась ей в шею, туловище не могло продраться сквозь облепившие его со всех сторон увертливые, судорожно дергающие сумку руки.

Они хотели снять ее с Мырки, но ремешок был не на плече, а на шее. А поскольку фанерка, видимо, не давала свободы этим пронырливым рукам, все хлопоты сосредоточились на сумке.

Мырка даже не могла кричать, настолько ослабела.

И вдруг стискивавшие ее руки отпали, фанерка исчезла, дети разбежались, а сумка зияла, расстегнутая настежь.

Они взяли всё.

Ни ключей, ни денег, ни очков, ни лекарств.

Паспорт и билет Мырка, слава тебе господи, хранила в чемодане.

Она стояла под деревом, плача, и машинально собирала с веток сладкие ягоды. И ела, трясясь и размазывая слезы по лицу. Платок носовой и тот унесли.

Хозяйка отнеслась к ее беде как-то хладнокровно. Ключ ей дала, посоветовала «гоу ту полис», иди в полицию.

– Олл май мани, – причитала Мырка, – блэк чилдрен… э литтл… вот маст ай ду… визаут мани…

В результате через день хозяйка переселила ее в подвал. Там был старый топчан, в углу закуток с унитазом и раковиной, но не нашлось ни единой розетки. Лампочки в патроне тоже не имелось, свет доходил через подслеповатое окошечко под потолком. Две простынки и бывалое ватное одеяло, а также три вбитых в стену гвоздя довершали дизайн этого интерьера.

Можно было бы считать, что это окончательное падение, но Мырка вдруг стала свободной, то есть легализировалась как нищенка.

Она больше не боялась хозяйки.

Денег за эту дыру с нее не требовали.

Владелица вроде бы утешилась на том, что Мырка обещала прислать ей долг из Москвы. Бумажку с огромной суммой ей выдали (хозяйка уточнила, что «за электричество», явно намекая на кипятильник, то есть опять-таки рылась в ее вещах, понятное дело).

Ну что же, бомжам-то приходится хуже, им и спать негде.

А у Мырки была и вода, и уборная, и, худо-бедно, постель, ура. И она стирала с себя, благо что неизрасходованное мыло лежало в чемодане еще с Москвы.

Остатки каши она заливала вечером просто водой и добавляла туда немного супового порошка. Утром ела, а что. Все-таки завтрак.

Но и этому скоро пришел конец.

И Мырка пошла в город голодная.

Она скиталась по окраинам, ища помойки.

Но там нечего было взять. Ни хлеба, ни выброшенных фруктов.

Тогда Мырка переместилась в район вилл.

Она двигалась вдоль каменных заборов, вдоль дворцов, стеной стоявших над набережной, и вдруг из каких-то ворот вышла тетка в головном платке, низко надвинутом на лоб, явно арабка. Тетка шла вперевалочку, из-под длинной юбки мелькали ее голые пятки и подошвы шлепок, а на руке у нее висела дубленка! Это в конце сентября!

Мырка как завороженная убыстрила свой неверный шаг (ее слегка водило от голода).

Опа! Арабка свернула в какие-то полуоткрытые ворота.

Мырка притаилась и смотрела в щель.

Арабка стояла тут же, рядом, и она возилась в помойном контейнере! Деловито перебирала пакеты, вытряхивала их.

Ничего не нашла.

Выпрямилась, посмотрела в сторону ворот.

Мырка скорее сменила позицию, потащилась прочь.

Арабка, покачиваясь, выплыла на улицу.

Обогнала Мырку.

Можно было возвращаться.

В помойном контейнере лежал на виду хлеб, половина каменного батона.

Мырка, склонившись, впилась в него зубами, сначала было сухо, но потом пошла слюна.