Сам он был одет как обычно, в мягкое шерстяное одеяние, но на этот раз оно было темно-синего цвета, с вышивкой на подоле и по краям рукавов. Насколько я знал, это было очень близко к той одежде, которую носят горцы. Синий цвет подчеркивал бледность шута гораздо сильнее, чем белый, который он носил обычно, и я ясно видел кремовый оттенок, который приобрели его волосы, глаза и кожа. Его волосы были такими же тонкими, как и прежде. Предоставленные сами себе, они, словно легкая дымка, парили над его головой. Но сегодня он завязал их сзади.
— Я не знал, что Кетриккен пригласила и тебя, — заметил я, на что он мрачно ответил:
— Тем больше поводов явиться к ней. Чейд приходил проведать тебя утром и очень беспокоился, когда обнаружил твое отсутствие. Я думаю, он испугался, что ты опять убежал с волком. Но на случай, если ты этого не сделал, он оставил тебе сообщение. За исключением тех, кто бывал в этой хижине, никому в Джампи не известно твое настоящее имя. Больше всего тебя должна поразить такая невероятная осмотрительность менестреля. Даже целительница не знает, кого она лечила. Запомни, ты Том-пастух — до тех пор, пока Кетриккен не сочтет, что может говорить с тобой напрямик. Понял?
Я вздохнул. Я понял все даже слишком хорошо.
— Никогда раньше не знал, что в Джампи столь мастерски плетутся интриги!
Он усмехнулся:
— До этого раза ты приезжал сюда лишь на короткое время. Поверь мне, Джампи порождает ровно столько же интриг, сколько и Баккип. Мы здесь чужие и поступим мудро, если не позволим втягивать нас в эту паутину.
— За исключением той, которую мы привезли с собой, — сказал я ему, и он кивнул, горестно улыбнувшись.
День был ясным и морозным. Небо, проглядывавшее между темными ветвями вечнозеленых деревьев, было бесконечно голубым. Легкий ветерок сопровождал нас, стряхивая сухие снежинки с верхушек сугробов. Сухой снег поскрипывал под сапогами. Я слышал доносившиеся из поселка крики играющих детей. Ночной Волк прижал уши, но продолжал следовать за нами. Отдаленные высокие голоса напомнили мне о криках морских птиц, и я внезапно ощутил пронзительную тоску по побережью и Бакку.
— У тебя был припадок прошлой ночью, — тихо сказал шут.
— Я знаю.
— Кеттл была очень огорчена этим. Она весьма дотошно расспрашивала Чейда о травах, которые он приготовил для тебя. А потом молча вернулась в свой угол. Она сидела там большую часть ночи, громко щелкала спицами и неодобрительно поглядывала на него. Для меня было большим облегчением, когда все они наконец ушли.
Мне было интересно, осталась ли Старлинг, но я не стал спрашивать. Я не хотел даже знать, почему это может волновать меня.
— Кто такая Кеттл? — внезапно спросил шут.
— Кто такая Кеттл? — удивленно повторил я.
— По-моему, именно это я и спросил.
— Кеттл… — Внезапно мне показалось странным, что я так мало знаю о ком-то, с кем так долго путешествовал. — Я думаю, что она выросла в Бакке. А потом она путешествовала, изучала свитки и пророчества и вернулась, чтобы найти Белого Пророка. — Я пожал плечами, понимая всю скудость моих познаний.
— Скажи мне, она не кажется тебе… зловещей?
— Что?
— Тебе не кажется, что в ней есть что-то… что-то… — Он сердито потряс головой. В первый раз я видел, что шут подыскивает слова. — Иногда я чувствую в ней… значительность. Чувствую, что она каким-то образом связана с нами. А иногда она кажется мне просто пронырливой старой женщиной, которой очень не повезло с товарищами.
— Ты имеешь в виду меня? — засмеялся я.
— Нет. Я имею в виду эту назойливую менестрельшу.
— Почему у вас со Старлинг такая неприязнь друг к другу? — устало спросил я.
— Это не неприязнь, Фитци. С моей стороны это отсутствие интереса. К несчастью, она не может поверить в существование мужчины, который в состоянии смотреть на нее, не испытывая желания переспать с ней. Она воспринимает мое равнодушие к ней как оскорбление и пытается представить это как мой недостаток или даже вину. А я обижаюсь на ее собственническое отношение к тебе. Она любит не Фитца, видишь ли, а возможность говорить, что знакома с Фитцем Чивэлом.
Я молчал, опасаясь, что он прав. И в молчании мы подошли к дворцу Джампи. Он был настолько непохож на дворец в Баккипе, насколько я мог вообразить. Живое дерево, которое было его сердцем, возвышалось над нами, словно башня. Второстепенные деревья терпеливо подрезали в течение многих лет, чтобы сформировать опоры для стен. Когда этот живой каркас был установлен, его задрапировали особым материалом, сделанным из коры, образовавшим основу для гладких изогнутых стен. Обмазанные определенным видом глины и раскрашенные в яркие цвета, эти дома всегда напоминали мне бутоны тюльпанов или шляпки грибов. Несмотря на огромные размеры, дворец казался органичным, словно он вырос из плодородной земли древнего леса, давшего ему приют.