Страшные истории Сандайла

В субботу утром Мария по обыкновению пришла к нам. Ее мама с удовольствием ее отпустила. У нее всегда под глазами мешки и наверняка куча дел, развод и все такое прочее. Неудивительно, что у нее попросту нет сил контролировать свою апатичную дочь.

Стояла жара, поэтому мама поставила пластиковую водную дорожку на нашу лужайку на заднем дворе, чтобы ее можно было видеть из окон кухни. Одежду и школьные принадлежности девочки оставили в комнате Энни. А когда через несколько часов вернулись мокрые обратно, скукожились и сверкали большими глазами, как две маленькие мышки. Потом поднялись на второй этаж переодеться, оставляя на ковре мокрые следы. Поскольку мама их за это немного пожурила, пропажу ободка для волос Мария обнаружила не сразу. Мама ненавидит, когда что-то теряется, поэтому перевернула весь дом вверх дном.

– Ты, наверное, забыла его снять перед тем, как идти на улицу, – без конца повторяла она, – и теперь он, скорее всего, валяется где-то на лужайке.

– Ничего я не забыла!

Даже слезы у Марии выглядели весьма мило.

Ни на какой лужайке ободок не лежал. В конечном итоге кому-то пришло в голову заглянуть к девочкам в рюкзаки. Как всегда мама, она у нас мастерица решать проблемы.

– Ты, наверное, по ошибке сунула его в рюкзак Энни, – сказала она Марии, – смотри, немного суперклея без труда решит проблему.

– Спасибо, – ответила Мария, но, когда она посмотрела на Энни, я поняла, что все кончено. Мама ничего даже не заметила. Взрослые, слава богу, такие тупые.

* * *

– Я все расскажу.

Силуэт Энни маячил в дверном проеме моей комнаты. Я включила свет. Она, должно быть, и правда не на шутку рассердилась, ведь она терпеть не может вставать с постели, когда в комнате темно. Ее жалкое красное личико было все в слезах и соплях. Для разнообразия было интересно наблюдать за тем, как она приобретает человеческий облик.

– Какая же ты злая, Колли. Не хочешь, чтобы у меня были подруги. Меня от этого уже тошнит. Я расскажу, расскажу, расскажу! Мама попросит Марию подружиться со мной опять, а тебя отправит в спецшколу или в тюрьму для несовершеннолетних.

– Не отправит, – возразила я, хотя сердце в груди гулко ухнуло, возвещая о замаячившей на горизонте опасности.

– Нет, отправит, – хныкала Энни, – я покажу ей, что ты делаешь с животными.

Наказание всегда должно соответствовать преступлению, так гласит здравый смысл, поэтому к делу мне пришлось подойти творчески. И при этом быстро, пока Энни не сообразила, что я хочу сделать. Я взяла со стола инструментальный нож, которым раньше пользовалась, когда вырезала фигурки для школьной диорамы первопроходцев.

– Не надо! – сказала она. – Пожалуйста!

Но продолжать дальше уже не могла, потому что я схватила пальцами ее язык. Инструментальный нож был очень тонкий и острый. Я всегда точила их достаточно, чтобы одним прикосновением рассекать плоть. Приставила его кончик к языку Энни. Знала, что наказание вышло отличное, потому что по всему телу растекся какой-то цветастый жар. Так бывало, когда я все делала правильно. Ощущение яркое, будто кто-то заглатывает тебя живьем. Не могу сказать, приятное оно или жуткое, но от него мне сразу становится ясно, что работа проделана хорошо.

В действительности мне совсем не хотелось ничего такого делать, но ее следовало проучить.

– Почему ты заставляешь меня делать тебе больно? – спросила я.

Энни заплакала, вслед за ней и я. Потом отняла от ее языка инструментальный нож и осторожно положила на стол. Я знала, что из меня получилась паршивая сестра. Если бы я ее правда любила, то нашла бы в себе мужество ее наказать. К тому же цветистое, рвущееся наружу чувство стало угасать, и в душе вновь воцарилась пустота.