Страшные истории Сандайла

Колли на заднем сиденье что-то бормочет и напевает себе под нос. Привычка водить с собой долгие разговоры, приобретенная ею недавно, меня тоже беспокоит. Иногда до моего слуха доносятся странные фразы. У нее, похоже, появилась воображаемая подруга. Для двенадцати лет такое, пожалуй, поздновато, но в этом есть определенный смысл, потому как в эмоциональном плане она всегда была осторожной, где-то даже отсталой. В типичной для нее манере эту воображаемую подругу она зовет тоже Колли. Как я могла воспитать такую дочь, для меня остается загадкой. Но даже эти изматывающие мысли не могут отвлечь от чувств, охватывающих меня при приближении к Сандайлу.

Автострада тускнеет в закатном солнце. На небе над горами высыпали первые звезды. Воздух холодеет, мир вокруг постепенно погружается во мрак. Мы поднимаем окна и включаем печку, но даже так холод пустыни находит способ забраться под нашу одежду. Это еще одно оружие Мохаве – холод, который убьет человека, если этого не сделает день. От него меня всегда пробирает дрожь. И хотя спине своим ледяным пальцем проводит смерть, мы все отчетливее понимаем, что тепло и безопасность все ближе. До нас ей не добраться. Через эту пустыню мы приближаемся к дому.

В действительности дом называется не Сандайл. В реестрах он фигурирует под соответствующим пятизначным номером. Сандайлом его по окончании строительства назвал отец. Здесь я и выросла.

Как-то летом мы попытались сдать его нескольким девочкам в коротких юбочках с бахромой. Они приехали на музыкальный фестиваль окунуться в море звуков, заодно немного полюбовавшись кактусами, и хотели выложить нам сумму, казавшуюся мне преступно огромной. Но быстро съехали. Сказали, что дом жуткий, стоит у черта на куличках и от него никуда не добраться. Плюс заброшенные строения вокруг и высокие заборы. По ночам какая-то пустынная зверюга воровала у них с веревки белье, а с крыльца обувь. Они слышали, как она дышала в окна и двери. Мог ли кто сказать с уверенностью, что в Сандайле нет привидений? Дом ведь расположен в направлении Коттонвудса, совсем недалеко от питомника Гренджеров, который вроде бы называют щенячьей фермой? Так или иначе, но залог мы оставили себе.

В детстве Павел рассказывал нам жуткие истории о владельцах этой фермы Лине и Берте. Они считаются одной из самых зловещих местных легенд. Колли о щенячьей ферме, конечно же, известно. Я пыталась убедить себя, что тот острый интерес, который она к ним проявляла, со временем пройдет. «Дети любят страшные истории, – думалось мне, – когда-то я и сама их любила». Документальные фильмы о настоящих преступлениях и новости о различных злодеяниях меня отталкивают, однако истории – совсем другое дело.

Но теперь мне уже не кажется, что в случае с Колли это временное явление.

Мы приезжаем сюда лишь изредка. Ирвин говорит, что пустыня навевает ему мысли о потустороннем. «И что же плохого в потустороннем?» – спрашиваю я, чтобы ему досадить. (Хотя он прав. Пустыня действительно оказывает такое влияние.) Думаю, в дом можно было бы привезти телевизор, но сама мысль об этом кажется мне такой же нелепой, как тушь для глаз у тигра. Так или иначе, но мне доподлинно известно, за что он не любит Сандайл, и отсутствие телевизора здесь совершенно ни при чем. Все дело в том, что он не любит вспоминать.

Ему хочется продать этот дом, но это один из тех моментов, в отношении которых я осмеливаюсь категорично ему возражать. До нашей свадьбы он принадлежал мне, в документах на него фигурирует только моя фамилия, так что пусть катится колбаской, как сказала бы Колли.

Впервые Сандайл показывается вдали, когда до него остается еще несколько миль. Потом то и дело прячется за поворотами и каменными глыбами, но каждый раз появляется опять, все ближе и ближе, будто сам едет нам навстречу, а не наоборот.

Колли дергает меня за рукав.

– Не делай так, это шелк, – рявкаю я.

– Стой! – кричит от обиды и возмущения Колли. – Ты что, забыла

, мы же ведь в Онести.

– Нет, не забыла, – отвечаю я, хотя она права. Я просто немного растворилась в прошлом. А может, и в будущем, поди теперь узнай.

По обе стороны безлюдной автострады вокруг нас высятся развалины Онести, чем-то напоминающие скелеты. Мы всегда останавливаемся здесь по пути в Сандайл. Такова традиция. Поэтому я съезжаю на обочину и выхожу, а вслед за мной и Колли. Из земли торчат покрытые ржавчиной здания и какие-то машины, отбрасывающие в коротких зимних сумерках длинные тени. Воздух стылый. Покрытый коростой металл озарен косым светом.

Городок Онести был основан в 1870 году. В свое время в нем насчитывалось три тысячи жителей. Но когда железная дорога изменила свой пустынный маршрут и свернула в сторону Палм Спрингс, он благополучно скончался. Теперь от Онести осталась лишь проходящая по нему старая автострада, груды вывороченных балок и зазубренные жестяные крыши. На фоне розового заката чахлыми силуэтами выделяются брусья и стропила.