Страсть тайная. Тютчев

Сели за стол в просторной и светлой комнате, называемой большой столовой в отличие от другой, поменьше, где обедали в будни. Вот тогда и вручили Мари подарки. Николай Алексеевич — тридцать золотых из тех, что выдал ему морской министр «на табак», Эрнестина Фёдоровна — сто рублей ассигнациями, а Фёдор Иванович — новое издание сочинений Тургенева.

Когда внесли обед, оказалось, что Димин и Ванюшин подарок — на столе: в огромном блюде красовалась утка, зажаренная с яблоками. Братьям всё-таки удалось вчера на зорьке поохотиться!

А как вкусно пахнет из супницы ботвинья из свежепросоленной рыбы, розовеет поджаристой корочкой курник, источает нежный аромат слоёный пирог с вареньем!.. Конечно, это мама позаботилась о такой уйме вкусных вещей.

Приступили к обеду, когда в столовую стремительно ворвались Дима и Ваня. И — прямо с порога:

   — Там двух мужиков убили... И ещё одному руку искалечили...

   — Кто, где? — поднялась с места Эрнестина Фёдоровна.

   — Да в драке... как раз возле церкви.

Николай Алексеевич скомкал салфетку, отставил стул:

   — Михаил! Собирайся со мной, может, успеем утихомирить...

   — Да там уже пристав, жандармы, — мгновенно возник в дверях Маркианов. — Не посмел вас тревожить, Николай Алексеевич, когда узнал. Сам сбегал, а там уже — власть. Не извольте беспокоиться, кушайте...

   — Правда, всех буянов привели в чувство, — подтвердили Дима и Ваня. — Да мужиков-то не воскресишь... Вот беда-то какая!..

Мари сначала побледнела, услышав сообщение братьев, потом поднесла ладонь ко лбу, словно хотела умерить жар:

   — Господи, сколько я помню, в праздники всегда так: и радость, и беда! И откуда эта дикость — ума не приложу. Говорят: русский разудалый характер, душа нараспашку... Вроде таков, мол, народный обычай...

   — Выходит, и я поддержал этот обычай — дал на водку, — произнёс Бирилёв.

Тютчев сверкнул очками, вскинув голову.

   — Если быть откровенным, — сказал он, — всё тёмное в народе от нас и идёт. Да, мы не только поддерживаем от доброты душевной дикие обычаи, как признался Николай Алексеевич. Эту дикость мы когда-то сами и породили.

Мари вспыхнула:

   — Папа, Николенька просто не хотел обидеть людей. И я здесь говорила не о том.

   — Да и я не о том, — отозвался Тютчев и выразительно посмотрел на буфет, стоящий в углу. — Взгляните сюда.

Все непонимающе переглянулись. В буфете стоял роскошный чайный сервиз на двенадцать персон. Дорогой саксонский фарфор, ручки у чайников, сахарниц и чашек с позолотой, в виде мифических сирен.

   — Деда моего, Николая Андреевича, секунд-майора и предводителя брянского уездного дворянства, наследство, — кивнул на фарфор Фёдор Иванович, — Однако думаете, он только усадьбу, сервизы и другие ценности оставил по себе? Разгул и безудержное куражество, доходившее до неистовства, царили в доме. А рыба, как известно, — с головы...

   — Темень — вот причина народной дикости, — возразила Эрнестина Фёдоровна.

Эрнестину Фёдоровну поддержали Мари и Бирилёв. Николай Алексеевич сослался на пример Европы. Разве там увидишь повальное пьянство и драки? А всё потому, что во многих европейских странах почти поголовная грамотность.

Мари высказалась решительно: надо строить школы для крестьян. И если правительство этого не понимает или не желает делать, те, кто может, обязаны за это взяться. Она вспомнила о том, как муж даже в плавании распорядился обучать матросов грамоте, и конечно же сослалась на пример Ивана Сергеевича Тургенева, который построил в своём Спасском школу для крестьян.

Зашумели, поддерживая сестру и перебивая друг друга, Дима и Иван. Один студент университета, другой — училища правоведения, они конечно же высказались в пользу грамотности. И тут же рассказали о молодых мужиках, их ровесниках, с которыми давеча ходили на охоту: не то что книжку прочесть — расписаться не могут.

Даже головы не повернул в их сторону отец, вроде что там отвечать на азбучные истины. Обратился к дочери:

   — Браво, Мари, браво! Советуешь научить всех читать и писать — и сразу исчезнут разгул и пьянство? Полагаешь, что твой прадед, а мой дед, о котором я только что говорил, был неграмотен? Напротив — писал и высказывался по-французски. Тем не менее имя его значилось в деле Салтычихи: как и она, до смерти засекал крестьян, раскалённые докрасна пятаки вот с этого, нашего балкона деревенским ребятишкам вниз бросал...

Худые, костисто выпирающие под сюртучком плечи Тютчева брезгливо передёрнулись.

   — Так в чём же дело, папа? — нетерпеливо спросила Мари. — И чем, по-вашему, надо лечить существующее зло?

   — Причина народной дикости в порочной нравственности. А способ лечения... Во всяком случае, в педагогической аптеке вряд ли сыщутся лекарства от этого недуга, — с едва заметной иронией произнёс Фёдор Иванович.