Созерцание есть пленение ума и всего сознания каким-либо духовным предметом столь сильное, что все внешнее забывается, выходит из сознания: ум и сознание уходят в предмет созерцаемый, так что их уже будто нет в нас. Вот пример: беседовал старец с учениками и остановился, стал как бы забывшись. Когда потом он пришел в себя, ученики спросили его: где он был? – «Я был, – сказал он, – на Голгофе, пред распятым Господом, – там, где была у ног Его Мария Магдалина». – Но это созерцание было только умовое. Созерцательная молитва походит на это – по забвению всего и пленению в невидимый мир. Еще пример: старец приготовил себе трапезу в обычный час и стал помолиться; но восхищен был в созерцательную молитву и простоял в ней до следующего дня, когда пришел в себя. Отличительною чертою созерцательной молитвы св. Исаак Сирианин поставляет именно выпадение из сознания всего окружающего и пленение в горний мир. По свидетельству его, ум до сего времени владеет собою, а когда вступит в созерцание или в созерцательную молитву, тогда уже никакой власти над собою не имеет. (30, с. 44–45)
Только одна черта из высказанных Сперанским[4]
кажется неистинною, или неистинно выраженною. «Форма, говорит он, созерцания моего всегда была пустотою, отсутствием всякого образа и всякой мысли». Такое совершенное безмыслие чуждо святым отцам. Они внушали все оставить, но затем, чтоб быть соединенными с Господом. Они стояли во время умной молитвы и всем советовали стоять в том убеждении, что Господь близ и внимает, то есть предстоять умно Господу и взывать к Нему:Что касается до созерцания, то ни у одного из отцов не находим, чтобы в него можно было вступать самим, и, следовательно, делать что-либо и со своей стороны для вступления в него. Созерцание, по словам их, давалось именно тем, которые успевали уже очистить сердце свое совершенно и глубоко соединились с Господом. Из тысячи один успевает стяжать чистую молитву; а молитву духовную, или, что то же, – созерцательную, в родех и родех едва один оказывается имеющим. (30, с. 215)
Изумление, благоговейный страх, радостное Богохваление и хождение пред Богом объемлют собою по преимуществу жизнь в Боге. Это потому, что во всех них и человек сам, и всякая тварь исчезают из мысли, а созерцается один Бог… Ходящий пред Богом посвящается в ведение совершенств Божиих и всего всесовершенства и навыкает Богохвалению. Восшедший до сего еще глубже входит в Божество и стяжевает благоговейный страх. Кто же после сего возносится за все, различаемое в Боге, тот вкушает изумление. Это предел, за который уже и заходить нельзя. Кто прошел все сии степени, тот находится в блаженнейшем состоянии и прежде оного века живет в нем, переходя от изумления к благоговению, а от сего к Богохвалению, ходя, или духовно движась, как в доме каком, в Божественном лицезрении, исполненном света и чистоты пренебесной. Вот и жизнь в Боге! (6, с. 344–345)
7. Правило, ориентированное на непрестанную молитву
Когда, где, сколько стоять на молитве, и какие употреблять молитвы… всякий может определять по своим обстоятельствам, – увеличать, умалять, передвигать время и место… все направлять к тому, чтобы внутренняя молитва совершаема была как следует. Относительно же внутренней молитвы одно правило:
Что значит
Мысль может быть отвлекаема разными предметами; но и тут возможен навык не отступать от Бога, а всем заниматься при свете памятования о Боге. Вот об этих двух – о мысли и чувстве к Богу – всю заботу и иметь надо. Когда они есть, есть молитва, хотя нет молитвенных слов.