Страсти и другие рассказы

Через полтора часа ходу я увидел ферму Джона Паркера — дом, амбар. Телка опять попыталась перейти на галоп, и Сэму пришлось вцепиться в веревку изо всех сил. Джон Паркер косил траву. Это был высокий, худой, белобрысый англосакс. Он поглядел на нас удивленно и в то же время невозмутимо. Было видно, что этого человека не так-то легко чем-нибудь поразить. Мне даже показалось, что он улыбнулся. Когда мы подошли к выгону, где паслись другие коровы, телка пришла в такое неистовство, что вырвалась из рук Сэма и как была, с веревкой на шее, вприпрыжку помчалась на луг. Несколько коров лениво подняли головы, другие продолжали пастись как ни в чем не бывало. А уже через минуту и наша телка тоже принялась щипать траву. Я думал, что такая неуемная жажда свидания завершится не менее бурной встречей с матерью, что они будут долго тыкаться друг в друга мордами, тереться, ласкаться, в общем, так или иначе выражать свои родственные чувства. Но по-видимому, у коров это не принято. Сэм и Бесси начали объяснять Джону Паркеру, что произошло.

— Этот молодой человек — писатель, — сообщил Сэм. — Я каждую неделю читаю его статьи. Он приехал к нам погостить. Как и у всех писателей, у него доброе сердце. Он не мог вынести страданий телки. Мы с женой боготворим каждую его строчку. Когда он сказал, что телка может помешать его размышлениям, я решил — будь что будет. И привел ее к вам. Я готов потерять столько, сколько вы скажете…

— Вы ничего не потеряете, это хорошая телка, — сказал Джон Паркер. — О чем вы пишете? — обратился он ко мне.

— Ну, я собираю всякие интересные факты для еврейской газеты. И еще я пишу роман, — расхвастался я.

— Когда-то я был членом читательского клуба, — сказал Джон Паркер, — но мне присылали слишком много книг, а времени на чтение у меня не оставалось. На ферме работы невпроворот. Однако «Сэтердей ивнинг пост» я до сих пор получаю. У меня их целая кипа.

— Да, известная газета. Одним из основателей был Бенджамин Франклин, — продемонстрировал я свою эрудицию и знание американской литературы.

— Пойдемте в дом, выпьем чего-нибудь.

Появилось семейство фермера. Жена, смуглая женщина с коротко стриженными черными волосами, показалась мне похожей на итальянку. У нее был большой нос и пронзительные черные глаза. Она была одета по-городскому. Сын был блондином, как и отец, дочь явно пошла в мать и имела средиземноморскую внешность. Навстречу нам вышел еще какой-то человек, по-видимому сезонный рабочий. Откуда-то выскочили две собаки и, полаяв несколько секунд, завиляли хвостами и начали тереться о мои ноги. Сэм с Бесси снова принялись растолковывать причину своего визита, а фермерша разглядывала меня с любопытством и легкой иронией. Она пригласила нас войти. На столе появилась бутылка виски, и мы подняли бокалы.

— Когда я перебралась сюда из Нью-Йорка, — сказала миссис Паркер, — то первое время чуть не умерла от тоски. Но я не корова, и мои переживания никого особенно не волновали. Мне было так одиноко, что я даже начала писать, хотя я и не писательница. В доме до сих пор валяется несколько тетрадок, и я уже сама не помню, что я там понаписала.

Женщина бросила на меня смущенный взгляд. Я прекрасно понял, чего она ждет, и сказал:

— Можно мне взглянуть?

— Зачем? У меня нет литературного таланта. Это скорее дневник. Просто записи моих мыслей, чувств, событий…

— Если вы не против, я бы посмотрел, только не здесь, а на ферме у Сэма.

Глаза женщины вспыхнули.

— Почему я должна быть против? Только не смейтесь надо мной, когда будете читать мои излияния.

Она отправилась на поиски рукописи, а Джон Паркер выдвинул ящик комода и отсчитал деньги за телку. Мужчины заспорили. Сэм считал, что с него надо удержать несколько долларов. Джон Паркер и слышать об этом не хотел. Я вновь предложил покрыть разницу, но они оба смерили меня укоризненными взглядами и попросили не вмешиваться. Вскоре миссис Паркер принесла пачку тетрадей в старом конверте, от которого пахло нафталином. Мы попрощались, и я записал номер их телефона. Когда мы вернулись назад, солнце уже село, на небе сияли звезды. Я давно не видел такого звездного неба: низкого, немного пугающего и в то же время торжественного и прекрасного. Я невольно вспомнил праздник Рош Хашана. Поднявшись в свою комнату, я с удивлением обнаружил, что Сильвия поменяла мне постель: на кровати лежала значительно более белая простыня, одеяло без единого пятнышка и более или менее чистая наволочка. Она даже повесила на стену маленькую картинку с изображением ветряной мельницы.

Этим вечером я ужинал вместе со всем семейством. Бесси и Сильвия засыпали меня вопросами, и я рассказал им о Доше и о нашей размолвке. Мать с дочерью потребовали, чтобы я открыл им причину ссоры, и, когда я признался, в чем было дело, расхохотались.

— Нельзя расставаться из-за такого пустяка! — заявила Бесси.

— Боюсь, уже слишком поздно.

— Позвоните ей сейчас же, — приказала Бесси.