Страсти и другие рассказы

Годы пролетели, я и оглянуться не успел. Кажется, только вчера я был жгучим брюнетом, глядь, уже седой. Ханна-Бася тоже не была больше неоперившимся птенчиком. Но душа у нее осталась детской. Дом на Блейк-авеню так обветшал, что я всерьез опасался, что в один прекрасный день он просто рухнет. Мне приходилось давать взятки всяким инспекторам, чтобы они не признали здание непригодным для проживания. Книги, которые Ханна-Бася привезла с собой из Високи, в конце концов все-таки развалились, и она начала читать эмигрантов. У меня этого добра хватало. Отправляясь к ней, я всегда захватывал несколько книжек, и ей всегда все нравилось независимо от качества. Она вообще всех любила, кроме моей жены. Зато ее она просто возненавидела. Ей никогда не наскучивало слушать о моих бедах и напастях, а мне было что рассказать. Бесси нашла себе какого-то прощелыгу-сутенера и разъезжала с ним по всей Европе. Дети тоже доставляли мне мало радости. Сын бросил школу, дочери хоть и вышли замуж, но все — неудачно. Бесси посеяла в детях неприязнь ко мне. Я был хорош только для одного — выписывать чеки. И все-таки мне крупно повезло в жизни. У меня была Ханна-Бася. Она в общем-то не изменилась. За все это время она выучила от силы десяток английских слов. Большинство старых жильцов съехало, и в их квартиры вселились пуэрториканцы. Остались только две старухи да Ханна-Бася. У одной старухи была катаракта, и вскоре она ослепла, у другой — водянка. Никакая медсестра не обеспечила бы им такого заботливого ухода, как Ханна-Бася.

Вы не поверите, за все эти годы она ни разу не побывала в Манхэттене — боится метро, не выносит грохота. Время от времени мы ходим на какой-нибудь еврейский фильм в кинотеатр на Хопкинсон-авеню. Ну хватит, думал я иногда, пора прекратить эту затянувшуюся комедию. В конце концов почему бы ей не пользоваться моими деньгами. Я хотел снять для нее на лето дом в Катскилс, предложил съездить со мной в Калифорнию. Ни за что! Хотел купить ей вентилятор — кондиционеров тогда еще не было, — она запретила. Ее до смерти пугала всякая техника. Она даже телефон мне не позволила установить. Единственное, на что она согласилась, это радио. При этом Бог знает сколько времени прошло, прежде чем она научилась ловить еврейские станции. Такова Ханна-Бася, и такой она останется до последнего вздоха.

Дорогой мой, я пообещал, что буду краток, и слово свое сдержу. Бесси умерла. Она поссорилась со своим подлецом-сутенером и одна уехала в Гонконг. Зачем она туда потащилась, я уже никогда не узнаю. В один прекрасный день в ресторане с ней случился удар, и она умерла. Это произошло в 1937 году. В течение всех тех лет, что я ходил к Ханне-Басе, мы клялись друг другу, что, если что-нибудь случится с Бесси, мы поженимся. Но я все никак не мог собраться с духом и рассказать ей о том, что произошло. Не могло быть и речи, чтобы переехать к Ханне-Басе в ее трущобы. Привести ее в свою десятикомнатную квартиру на Парк-авеню я тоже не мог — все мои соседи были богаты до неприличия; у меня самого была горничная-негритянка и экономка из Ирландии. Я посещал приемы и устраивал приемы. Никто из моих знакомых не говорил на идише. Ну как бы я привел Ханну-Басю в этот гойский мир? С кем и о чем бы она там говорила? Ну и потом, неизвестно еще, чем бы это кончилось, узнай она, что все эти годы я ей лгал. Вполне вероятно, это было бы для нее таким потрясением, что наша любовь лопнула бы, как воздушный шарик. Я стал подумывать о том, чтобы уехать с ней в Палестину и поселиться где-нибудь в Иерусалиме или на могиле Рахили, но Гитлер к тому времени уже был у власти и показывал когти. Не очень-то подходящая пора для дальних путешествий, разумнее было сидеть в Америке.

Я все откладывал и откладывал этот разговор на завтра, на следующую неделю, на следующий месяц… Что скрывать, я не был ей верен все эти годы. Пока я не знал настоящей любви, шлюхи меня мало интересовали. Но после того, как я понял, что значит любить и быть любимым, я начал позволять себе всякие истории. Когда женщины знают, что мужчина один, они предлагаются дюжинами. Я сделался форменным Дон-Жуаном, завсегдатаем ночных клубов и модных ресторанов, где проводят время всякие знаменитости. Мое имя даже упоминалось в светской хронике. Но вся эта игра и все эти фальшивые «любови» доставляли мне удовольствие только потому, что я знал: в Браунсвиле на Блейк-авеню меня ждет настоящая любовь. Кто это сказал: один грамм правды тяжелее десяти тонн вранья? Пока я прикидывал, как бы получше все это ей преподнести, грянула война. Уезжать было больше некуда — разве что в Мексику или в Южную Америку. Но что бы мы там стали делать?