Страсти по Чайковскому. Разговоры с Джорджем Баланчиным

Волков: В Ницце Чайковский тосковал: «Разумеется, бывают минуты приятные, особенно когда утром под лучами палящего, но не мучительного солнца сидишь утром у самого моря один. Но и эти приятные минуты не лишены меланхолического Что же из всего этого следует? Что наступила старость, когда уже ничто не радует. Живешь воспоминаниями или надеждами». Это написано человеком, которому исполнился тридцать один год.

Баланчин: В Ницце же ничего нет! Там даже у моря неинтересно. Так, походить медленно по пляжу, это, может быть, очень хорошо. Но ненадолго, ненадолго. Я это знаю — длинное побережье, местные живут все за счет туристов. А как только туристов поменьше, так ресторанчики все пустеют, уже не то, не то.

Ницца — это типичный курорт, там жить долго невозможно, там и молодой человек себя как старик почувствует. Я в Ниццу к Стравинскому приезжал, у него там вилла была. Чудный сад, тихо, много цветов, они пахнут — немножко приторно, одуряюще. Анютины глазки там были, анемоны, гвоздики. А поговорить не с кем. Стравинский тогда женат был на старой даме, она гораздо старше его была. Сидела с ним рядом такая старушка. Вот стол у Стравинских накрыт: первым за столом священник, отец Николай, потому что Стравинский был очень религиозный, он за это держался. Жена у него тоже была глубоко верующая. Дети сидят, похожи до ужаса друг на друга: Светик на Федю, Федя на отца. Все сидят за столом и жуют какой-то салат, потом спагетти и так далее. Все лица одинаковые, и Стравинский в них себя видит. Разве это интересно — все время на себя смотреть? Я думаю, что нет.

И потом, мне всегда казалось, что жена ему мешает. Хоть Стравинский мне и говорил часто, что брак для него — вещь священная. Он с женой не разводился. Когда она умерла, только лишь тогда женился во второй раз. А все-таки жизнь в Ницце была Стравинскому чужой, он к ней не принадлежал. Не на что смотреть!

Волков: В Риме Чайковский слушает пение «молодого кастрата с великолепным голосом»: «Впечатление двоякое: с одной стороны, я не мог не восхищаться изумительным тембром этого голоса, с другой же — вид кастрата внушает мне и жалость, и некоторое отвращение». Рим Чайковскому не очень понравился, по крайней

в первые приезды: «Все памятники старины и искусства, разумеется, поразительны, но как город Рим показался мне мрачным, довольно безжизненным и скучным. В Неаполе можно с большим интересом бродить по улицам, наблюдая и всматриваясь в людей и нравы. В Риме я пробовал бродить, но, кроме скуки, ничего не испытал».

Баланчин: Рим, как это ни странно, невеселый город. Может быть, когда-то в нем было весело — давно, много столетий назад. А теперь только архитектура осталась. И ходишь по какому-то городу-призраку, в котором была жизнь пятьсот или тысячу лет назад.

Волков: Русские обычно бывали в восторге от Венеции, но не Чайковский: «Венеция такой город, что если бы пришлось здесь прожить неделю, то на пятый день я бы удавился с отчаяния. Все сосредоточено на площади Святого Марка. Засим, куда ни пойдешь, пропадаешь в лабиринте коридоров, никуда не приводящих, и, пока не сядешь где-нибудь в гондолу и не велишь себя везти, не поймешь, где находишься. По Canale Grande проехаться не мешает, ибо дворцы, дворцы и дворцы — все мраморные, один лучше другого, но в то же время один грязнее и запущеннее другого. Словом, совершенно как обветшалая декорация из I акта "Лукреции" Доницетти».

Баланчин: Да, правильно! Легенда о Венеции — создание туристов. Если люди живут в безобразном месте и вдруг попадают в Италию, в Венецию, там же интересно: входишь в собор, под своды, там темно, какие-то статуи стоят. Необычно! Или каналы: вы плывете в гондоле, а канал разветвляется. Тоже интересно. А если жить в Венеции постоянно, то привыкаешь — подумаешь, невидаль, каналы здесь, каналы там. Вода грязная, иногда даже воняет сильно. Для некоторых в этой — самое главное очарование Венеции. Дягилеву, например, нравился

запах, он говорил мне об этом.

В Венеции Дягилев и Стравинский рядом. Говорят, Дягилев всю жизнь воды боялся, потому что цыганка предсказала ему, что он на воде умрет, а он умер в Венеции, конечно же на воде стоит. Но я в эти рассказы не верю. Дягилев мог бы точно так же и в Париже умереть, и что тогда осталось бы от этой легенды? Нет, это все ерунда!

Я знаю, что Стравинский очень любил Венецию, жил там все время. Я не могу себе для его могилы, чем Венеция. Где же иначе его было хоронить — на русском кладбище в Париже? Кто бы туда стал ездить? А кладбище на Сан-Микеле в Венеции — такое красивое маленькое место, и все там бывают.

Волков: Чайковский в восторге от Вены, ему нравится Швейцария…