Страсти по Чайковскому. Разговоры с Джорджем Баланчиным

Баланчин: Здесь, в Америке, считается, что музыка должна приносить только удовольствие, должна развлекать. Это, конечно, не так, особенно если музыкой занимаешься профессионально. Она приносит и мучения, и сознание собственного ничтожества. С ней не всегда комфортабельно оставаться один на один. Вот почему приятнее слушать музыку в зале, вместе с публикой.

Ребенка надо приучать к музыке очень осторожно и бережно. Надо объяснить ему, что это серьезное дело.

У Чайковского была прекрасная гувернантка, она помогла ему с музыкой. С ней он также замечательно выучил французский язык. У нас тоже была бонна-немка, мне она очень нравилась. Я был тогда совсем маленький. А потом она ушла. Когда я поступил в балетную школу, там у нас были слуги. Но это было уже совсем другое. А о моей бонне я часто вспоминаю с неясностью.

Меня родители «засунули» в балетную школу, когда я был маленький. Юного Чайковского родители точно так же засунули в Училище правоведения, в том же Петербурге. И уехали, больше чем на два года. Пьер страдал необычайно. Я это понимаю очень хорошо, потому что тоже тосковал по семье. Но мне все же было легче — родители жили недалеко, в Финляндии — в Лунатиокки. По воскресеньям тетка иногда заходила за мной и забирала к себе. Она жила в Петербурге.

Волков: Много лет

вспоминал о жизни в Училище правоведения: по четвергам в столовой воспитанникам давали борщ, битки и кашу. Запах борща и каши приятно щекотал нос, а в ожидании битков душа Чайковского «умилялась». Оставалось всего два дня до субботы, когда можно было пойти в гости к родственникам.

Баланчин: И у нас в школе почему-то по четвергам давали борщ, битки и кашу. Битки были со сметаной, замечательные! А борщ был гениальный! И у нас тоже по субботам многие расходились по домам. В пятницу был банный день. А в субботу училище пустело — на два дня. Становилось грустно, одиноко. В церковь придешь, постоишь там. При школе была домашняя церковь. Там воспитатель стоит и еще, может быть, два-три ученика. Нужно было как-то время до ужина скоротать. Я ходил в приемный зал играть на рояле. Там тоже никого не было, пустота. Потом был ужин, а после ужина — спать.

Перед сном можно было почитать. Я

— «80 000 лье под водой», «Таинственный остров». До сих пор помню подписи под рисунками: «Если мы ночью в открытом море услышим звон колокола — корабль погиб».

Еще все мы увлекались приключениями Шерлока Холмса, Ника Картера и Пинкертона. Они выходили сериями, в цветных картонных обложках. Каждую неделю можно было купить новый выпуск, несколько десятков страниц. Стоило дешево — десять-двенадцать копеек. Эти книжки тут же проглатывались и передавались из рук в руки. Помню «Путешествие Пинкертона на тот свет», «Натурщица-убийца», «Тайна замка Бургас». Очень увлекательно!

Волков: В юном возрасте Чайковский увлекался приключенческой литературой своего времени — Эженом Сю, Александром Дюма-отцом, Фредериком Сулье («Мемуары дьявола») и Полем Февалем. Позднее наслаждался романами Луи Жаколио; о них Чайковский говорил — «очень увлекательно написанные книги». Гувернантка Чайковского так вспоминала о первых книгах, которые она прочла вместе с Пьером: «Кроме "Материнского воспитания" мадемуазель Амабль Тастю, у нас также было "Семейное воспитание" мисс Эдгеворс в нескольких томах. Для естественной истории мы имели маленький иллюстрированный экземпляр Буффона

ля чтения — сказки Гизо, игумена Шмитта Один том, особенно любимый нами, который мы читали и рассказывали по вечерам в субботу, был "Знаменитые дети" Мишеля Массона». Читали также «Маленьких музыкантов» Эжени Фоа. В одном из писем маленький Чайковский сообщает, что читает письма мадам де Севинье и «Дух христианства» Шатобриана, но признается, что «ничего не понимает».

Баланчин: У меня тоже были замечательные детские книжки, но другие — про приключения мурзилок. Они были маленькие, как булавочные головки, эти мурзилки. Они всюду могли попасть и всё видели. Здесь никто не знает про мурзилок, а хорошо было бы рассказать о них американским детям. Надо бы перевести историю мурзилок на английский и сделать мультфильм для ТВ. Был бы замечательный фильм.

Еще помню книжки про . Это был перевод с немецкого, «Struwelpeter» доктора Гофмана — не того Гофмана, который «Щелкунчик» написал, а другого. Он и рисунки делал. Это были интересные, жестокие книжки. Помню, в наказание этому Степке парикмахер отрезал ему вместе с длинными ногтями и пальцы. И конечно, «Макс и Мориц» Вильгельма Буша! Они, помню, в булочную залезли, вообще были страшные разбойники. Мне очень нравился Буш, которого, кстати, любил и Стравинский. Стравинский, хоть уже далеко не молодой, мог Буша декламировать наизусть большими кусками.

Волков: Чайковский писал: «Мне кажется, что испытанные в годы юности восторги от искусства и литературы оставляют след на всю жизнь и имеют огромное значение…»