Страсти по четырем девочкам

Этот шквал с дождем размыл все границы стихий, и разобрать, далеко или близко, было сложно.

— Я потерплю, хотя мне надоела эта болтанка, — донеслось до меня с заднего сидения. И я понял, что Саманта не боится. Она вообще была бесстрашной девочкой.

А может быть, и я зря беспокоюсь? Ведь это Театр, мой Театр, только и всего. И самолет поэтому не падает в волны и не задевает крылом сосны, растущие на холме. Это — Театр!

Но мой Театр тем и отличается от обычного, что в нем, расталкивая локтями помрежей, на сцену врывается жизнь со своими законами, со своей неотвратимостью. И никакой великий Станиславский ничего не может сделать: Театр живет по другим законам, по моей системе, а не по системе великого реформатора.

Я устал от этой мучительной правды. Я не знал, где выход. Самолет то стремительно мчался, то замирал на месте. И шум двигателя заглушал рев бури.

«Саманта… Саманта… Саманта… — шептал я, — почему ты не дышишь мне в затылок?»

И вдруг знакомый голос:

— Эй, не спи! У тебя в руках штурвал самолета! Мы можем гробануться.

Я открыл глаза. Светило солнце. Макушки деревьев проплывали под крылом, а стволы были тоненькими, как спички.

— Что тебе, интересно, снилось?

Что мне снилось? Разве я спал?Мне снился полет. Скрылись дали земные.Удобное кресло. Ремни привязные.И солнце, и облако — все под рукой.В глазах стюардессы небесный покой.Мне снился полет. Вдруг ударило в спину.Мгновенно огнем охватило машину.Сосед обезумел: хочу умереть!А я все равно продолжаю лететь.Мне снился полет, бесконечный и краткий.И понял я вдруг, что не будет посадки.

Но жить все равно я безумно хочу.И я вверх ногами, но все же лечу.Мне снился полет, а когда я проснулся,То благополучно на землю вернулся.К окну подошел — меня бросило в пот:И здесь продолжался безумный полет.

Самолет летел низко, чуть ли не касаясь крон деревьев. От ветра с залива машину слегка покачивало. Пьеро и Арлекин притихли. Не знали, как расценить мой странный сон.

— Я не согласен лететь вверх ногами, — сказал Арлекин, — хотя во сне не имеет значения, как лететь. Ведь это был сон?

— Случается, что жизнь похожа на сон, а сон похож на жизнь. В природе много странного, — философски заметил я, мне оставалось только философствовать.

— В твоем Театре тоже не так просто разобраться, — пробурчал Пьеро. У меня от этого сна дурное предчувствие.

— Может быть, опустим занавес и — конец мистерии, — предложил Арлекин.

Я оглянулся — на меня в упор отчужденно смотрели две маски, одна улыбалась, другая хмурилась, вот и выбирай, к чему склониться. Я сказал им:

— Мистерия продолжается помимо нашей воли. Мы сами выбрали роли в этом спектакле.

— Но мы не уговаривались отправляться в путь с пилотом, который в первый раз держит в руках штурвал и может в любую минуту полететь вверх ногами?

— Мы можем вывалиться, — испугался Пьеро.

— Там есть привязные ремни, — бросил через плечо мой сосед, хозяин самолета Джой, и принял из моих рук штурвал. — Идем на посадку.

Маски успокоились.

И снова перемена декораций и… настроения. Где-то близко зазвучала веселая песенка про эти места, она как бы выкристаллизовалась из общего настроения. В моем Театре и такое возможно.

Над крышами Манчестера,Над солнечным бугром,Как будто из винчестера

Палит весенний гром.Все зелено от озими.Туман в траву прилегИ парус поднял в озереСвой белый уголок.Веселая скакалочка,Как радуга, взлетай.Веселая считалочка,Кому водить, считай!

Самолет коснулся земли и побежал вразвалочку по не очень ровной полосе маленького аэродрома. И мы выпрыгнули прямо в траву.

А теперь — так развивается действие — представьте себе девочку, бегущую по утреннему лужку. Высокая трава, как собака, трется о ее ногу. Каштановые, пахнущие солнцем волосы разметались от бега, спадают на лицо, и девочка встряхивает головой, чтобы отбросить их назад. Большие глаза наполнены небом, длинные реснички вздрагивают, как веточки. От частого дыхания рот полуоткрыт, два верхних зубика чуть крупнее остальных. Веснушки как след солнца. Майка с пеликаном на груди. На коленках ссадины едва зажили, покрылись корочкой, как сургучом… Она постоянно в движении, в игре. И с ее губ срывается считалочка: