Страсти по Фоме - книга 2

Доктор ворвался в палату, как смерч, по неземному страшный и в сиянии невероятной мощи.

— Ты пойдешь со мной!

— Не-ет! — закричал Фома. — Не хочу! Я уже там бы-ыл! Помогите!

Но кто?.. Сокамерники отчаянно спали, зарывшись в подушки, боясь встретиться глазами с монстрообразным Доктором. Дом, его родной дом, был странно пуст и тих.

— Граф, граф!.. Очнитесь!..

Фома с трудом разлепил глаза. Над ним склонилась Мири. Он лежал на краю бассейна.

— Ты что здесь делаешь? — спросил он, вернее, прохрипел, потому что голос его не слушался.

— Меня кто-то позвал и сказал, что вы здесь…

Она запоздало возмутилась:

— Это я должна спросить, что вы здесь делаете?!

— Купался, — прокряхтел Фома, тщетно пытаясь встать.

— Купались? Здесь? Вы шутите?.. — Мири заметила, что костюм на нем влажно блестит. — Вы что, действительно?.. — Широко раскрыла она глаза.

— Да, только забыл раздеться… — Фома попробовал встать еще раз, тело было чужим, негнущимся. — Помоги мне. И помолчи… пока. Куда мне идти?

— В каком смысле, куда?

— К себе!

— Туда! — показала она, и неожиданно добавила, вернувшись на «ты». — Ты меня простишь?

— Я еще не умираю.

Она опять осталась у него. Каждые три минуты она поднимала голову с его груди и спрашивала:

— Тебе лучше? Согрелся?

Что он мог ей на это сказать? Его колотило, он чувствовал себя так, словно проглотил огромный кусок льда, словно был вморожен в ледяную глыбу. Холод изнутри — самое мерзкое (даже по этимологии!) ощущение, которое может испытать теплокровное животное — человек. Наверное, поэтому приближение смерти так мучительно и ужасно, она идет снизу вверх, замораживая сосуды, по которым струится жизнь и жертва это чувствует.

Мири обложила его одеялами, подушками, прижалась к нему.

— Теплее?.. Тебе теплее?.. — Потом вдруг глаза ее загорались неистребимым любопытством. — А как ты там очутился? Ты правда купался? Не помнишь?.. А как выбрался, если не помнишь?..

Действительно, «как, если не помнишь»? Вот логика!

— Там ведь нельзя купаться, там грудры!

Значит, этих тварей зовут грудрами.

— Да если бы и не они, все равно нельзя, там все сгорает!

Фома перестал слышать, что она говорит, хотелось остаться одному, почему-то казалось, один он согреется быстрее. Маленькая, теплая девочка. Он уснул, когда она забралась под все одеяла и прижалась к нему, отдавая свое тепло.

32. Тара-Кан, день третий. Боги Большого Круга

Итак, их было пятеро. Пятеро рыцарей, прорвавшихся сквозь сито отборочного турнира и получивших право сразиться с богами Большого Круга. Это была кульминация праздника Тара-кан, кульминация, поскольку встреча с Милордом могла и не состояться. И поэтому Ушур с утра напоминал огромный муравейник, все дороги которого, все улицы и переулки, были заполнены людьми, стремящимися в одно место — на арену Ристалища.

Всех желающих оно, конечно, вместить не могло и те, кто не попали в число счастливцев, с самого рассвета, пасмурного и унылого, заменившего беспросветную ночь, занимали места вокруг стен огромного ритуального сооружения, построенного к тому же, как и замок Милорда, на скале. Своеобразный жертвенник Томбра. Опоздавшие ничего не могли здесь видеть, но зато они могли слышать и представлять, поэтому страсти здесь разгорались еще сильнее, чем внутри арены, ведь каждый представляет по-своему и попробуй докажи, что он представляет не так!

Ну а те, кто мог видеть, видели, как выстроились в полдень рыцари-претенденты и были объявлены их имена: Серебряное Копье, Радуга, Нижние Поля, Белый Ключ и Полная Луна. Последовало перечисление их победных поединков и имена поверженных противников, некоторые из них трибуны встречали восторженным ревом. Стадион был настолько полон и так единодушен в выражении чувств, что казался живым существом, с одним дыханием, одним сердцем — чудовищем жаждущим зрелищ и жертв, причем, желательно жертв тех, кого он уже выбрал.

Фома явственно чувствовал себя одной из таких жертв, может быть, самой любимой и лакомой в этом океане нелюбви — жаровне тысячеглазого людоеда. Но чувствовал он это только головой, понимал, так сказать, оскорбленные чувства томбрианцев, в сердце же был совершенно спокоен, даже холоден. Толпа не вызывала в нем ни неприязни, ни раздражения, как было до этого. Не вызывала она и волнения.

«Это история, которую я рассказываю самому себе,» — звучало в голове, помимо воли. Что-то изменилось в нем, после ночного «купания» и разговора с Доктором, может быть, сама история, уже «рассказываемая»? Прямо сейчас?..

Шум возрос. На простор поля для поединков выезжали рыцари Большого Круга. По мере того, как становилось ясно, что это они, шум на трибунах переходил в рев, как будто невидимая рука плавно поворачивала эквалайзер громкости ристалища. Достигнув немыслимой высоты и насыщенности, радость и восторг зрителей обрушивались на каждого из этих рыцарей, лишь только он ступал из тени арки на буро-зеленую лужайку арены.