Стратегическая необходимость

– Вы их, что не отмыли? – неприятно удивился Ланкастер, глядя, как огромный, выше его самого, капитан отпирает почти незаметную дверь в дальней стене.

– Естественно, отмыли, – хмыкнул начмед. – Это я так…

Находившиеся в БИЦе зашевелились. Мелькнул желтый свет из резервного поста, и все увидели двоих низкорослых мужчин с длинными черными бородами, одетых в серые госпитальные балахоны. Ничего воинственного, а уж тем более внушающего страх, в их облике не наблюдалось, наоборот, теперь сами они выглядели жалкими и перепуганными. Гигант Осинский усадил пленных вождей в два специально закрепленных кресла под тыльной, наименее загруженной аппаратурой стеной, и включил над их головами яркий узконаправленный плафон. Ариель Барталан закончил работу, выгрузил из инфора кристаллодиск и, протянув руку куда-то в полумрак, врубил транслинг.

– Готовы, – доложил он.

Ланкастер молчал, всматриваясь в свою добычу.

Он видел большие, черные, как угли, глаза, наполненные ужасом и растерянностью. Кривые потемневшие зубы меж подрагивающих бледных губ; испарину на низких смуглых лбах. Тот, что постарше, мял на коленях складки своего нелепого одеяния, время от времени поднимая взгляд, чтобы судорожно оглядеть сидящих перед ним – в красном полумраке, – офицеров в черных куртках, узких брюках с множеством карманов и высоченных сапогах. Похоже, именно их сапоги, а также длинные, ниспадающие на плечи волосы, пугали его больше всего. Второй из вождей, остролицый, с недавно выбритым черепом, смотрел прямо перед собой отсутствующими, ничего не видящими глазами, его руки кукольно недвижно свесились вниз. Лишь часто вздымающаяся грудь выдавала в нем жизнь.

Генерал Ланкастер не раз смотрел в лица тех, кого считал не просто оппонентами, а мерзавцами, продавшими самую суть своей человеческой природы – и делали они это, как правило вполне сознательно. Находясь в здравом уме и трезвой памяти. Это были вполне состоявшиеся люди, привыкшие не задумываясь потреблять все блага, предоставляемые им человеческим обществом – права и свободы и, особой статьей – безопасность, уверенность в защите, которую дает только ощущение принадлежности к огромной и могущественной «стае». И все же они почему-то забыли об этом, похоронив самую свою суть, совершив то, что трудно даже назвать преступлением. В глазах Ланкастера это было нечто большее, чем измена: та, по крайней мере, всегда объяснима. Но как можно навсегда отречься от памяти, от тысяч и тысяч поколений, каждое из которых вложило свою долю в создание твоей души? Смерть, по мнению Виктора, не могла быть достойной карой этим (людям? нет, он не мог называть их людьми, – не получалось, как ни старайся!) несчастным. И все же он убивал их, потому что оставить жить дальше – не мог.

«Вот работа, – неожиданно для себя подумал Ланкастер, – хуже золотаря.»

Раньше, убивая, он старался не думать о своих мертвецах как о людях. Просто дерьмо, которое нужно убрать с дороги, чтобы не пачкать сапоги. Они прекрасно понимали, что делают, они догадывались, пожалуй, что получится в итоге: что ж, за все нужно платить. За несбывшиеся мечты тем более. Сейчас же перед ним сидели всего лишь злые, испорченные дети, которым, по-хорошему, нужно было бы как следует надрать жопы и отпустить восвояси.

Но и их приходилось убивать, потому что иначе нельзя.

«Все это чушь, насчет благородной борьбы за свою землю и мерзких захватчиков, которые в ней копаются, – думал Виктор, глядя на мужчин в сером тряпье, – все чушь. Мы для них просто добыча, объект охоты, более вкусный, чем какие-нибудь местные бараны или что у них тут водится… охотники оказались в роли дичи, поэтому они так удивлены. Не столько напуганы, сколько удивлены. Немного, совсем немного времени, и страх пройдет, – как только они уверятся, что я не собираюсь резать их на жаркое. А как только пройдет страх, появится и прежняя наглость, ведь если я не спешу их резать, значит, я слаб. Как все это знакомо!»

– Кто предложил лететь на птицах? – громко, с рычащими интонациями, спросил он.

От ментального удара транслинга, который переводил сразу в мозг, оба вождя содрогнулись. Старший всплеснул руками и отчаянно завертел шеей, пытаясь понять, чей голос он слышит в своей несчастной голове, младший же заморгал и принялся тереть кулаками заслезившиеся глаза.

– Кто?! – крикнул Ланкастер. – Отвечать!

Младший вцепился обеими руками в свою бороду и затрясся в беззвучных рыданиях. Старший же наконец понял, кто с ним говорит, но Ланкастера он видел лишь как огромный черный контур в мрачном красном свечении стоек, и страх никак не проходил. Но отвечать было необходимо, он это понимал. Надежда, что его все-таки не убьют, или, может быть, убьют не сразу, или… сердце трепыхалось в груди, как раненый птенец, то взмывая куда-то вверх, то падая вниз тупой болью в животе.

– Ко-колдун, – прошипел он и повторил, уже громче: – Колдун. Аннат Крылатый.

– Птицы принадлежат ему?