Страж

Я чуть было не смирился с тем, что придется ехать поездом 17.28, но вдруг заметил приятеля и соседа, прокладывавшего себе дорогу в толпе. Он уже увидел меня и показал в сторону пятой платформы.

Мы успели буквально чудом.

Я постоял в тамбуре, чтобы отдышаться. Да и приятель мой выглядел неважно. Его лицо побагровело, толстую шею туго сдавил серый галстук, он тяжело и хрипло дышал. Растопыренной пятерней он откинул со лба намокшую прядь волос песочного цвета.

— Ну, парень, попали мы в переделку!

Но выдохнуть даже это ему удалось далеко не сразу.

Хотя нам не раз доводилось сидеть в одном купе и раньше, мы, собственно говоря, никогда ни о чем толком не беседовали. Чувствуя, что на этот раз нам волей-неволей придется разговориться, а значит, и разговаривать впредь, пока мы оба не уйдем на пенсию, я во избежание всего этого поблагодарил его и пошел в глубь вагона.

— Не за что, старина, — сказал он на прощание. Он вспотел, как свинья.

Может быть, из-за того, что он так побагровел, а может, все дело в свете дорожного семафора, потому что поезд уже тронулся, но на какое-то мгновение мне показалось, будто крупные капли пота у него на лбу и густая струйка, стекающая из-под левого уха на большую и дряблую щеку, были кровью.

Я перешел в другой вагон и нашел там свободное место.

Остаток пути не принес никаких новых происшествий. Я немного поработал, чтобы окончательно освободиться от служебных хлопот на весь уик-энд. Я хотел целиком и полностью посвятить себя предстоящему дню рождения Анны и предусмотреть все, вплоть до мельчайших деталей.

Некоторое время я решал, в каком именно порядке демонстрировать ей свои подарки. Сперва мы откроем шампанское, а потом настанет черед и для моего сюрприза.

Меня беспокоило только, что она может не оценить мой подарок, как он того заслуживает.

Видите ли, я по-настоящему любил собственную жену. В отличие от подавляющего большинства супружеских пар, с которыми мы были знакомы, у нас с Анной по-прежнему было о чем друг с другом поговорить. И как и раньше, мы оба испытывали от близости подлинное наслаждение. После шести лет семейной жизни.

Собственно говоря, мы никогда не чувствовали себя счастливее, чем сейчас.

Анна с обоими нашими дружками встречала меня на станции. Солнце светило ей прямо в глаза, но она все равно пыталась углядеть меня в вагонном окошке. Мне запомнилось выражение ее лица в тот миг, когда я вышел к ней на платформу. Бросившись вперед, как нетерпеливое и восторженное дитя, она обняла меня и поцеловала долго и нежно.

— О Господи, — пробормотал я, — а это я чем заслужил?

Клаус и Цезарь прыгали вокруг нас, лая так, что казалось, сейчас у них оторвутся головы. Мне пришлось приструнить их, пока Анна лепетала какую-то ерунду о том, что ей надо взглянуть на подарки прямо здесь и немедленно. Меж тем портфель я оставил в поезде, а минуты остановки таяли быстро. Я заметил ей, что она безответственная глупышка, а она засмеялась и показала мне язык.

Мы погрузили весь багаж на заднее сиденье пикапа, собаки забрались в свой зарешеченный отсек. Анна села за руль, и по пути мы остановились только в Бедфорд-Вилледже, чтобы купить сигареты. Дома мы были ровно в 6.30: я помню, что посмотрел на часы, отчасти машинально, отчасти и потому, что хотел понять, есть ли у меня время на то, чтобы хорошенько выгулять собак перед ужином. Был конец сентября, и дни становились все короче.

Переобувшись в резиновые сапоги, я выпустил ребят из машины. Перспектива прогулки взбудоражила их до крайности, они принялись описывать круги вокруг меня и, приблизившись, игриво хватали за щиколотки.

Анна наблюдала за ними. Затем, не произнеся ни слова, повернулась к нам спиной. Я окликнул ее, и она вновь посмотрела на меня, но почему-то печально.

Она была в просторном шерстяном свитере и выцветших джинсах. На ее длинных волосах цвета белого песка играли лучи вечернего солнца. Я подошел к ней и прошептал на ухо, как замечательно она выглядит, а затем запустил руку ей под свитер. Она обняла меня и прижалась так сильно, что у меня задрожали колени.

Со смехом мы отлепились друг от друга. Я попытался подбить ее на совместную прогулку, она отговорилась кухонными хлопотами. Мы с Клаусом и Цезарем отправились на пустошь, начинающуюся сразу же за домом.

Вскоре мы оказались в конце тропы. Она вела вверх и заканчивалась на довольно высоком каменистом бугре, поросшем кустами и папоротником. Отсюда можно было обозревать едва ли не всю округу.

Я закрыл глаза и, протянув вперед руки, как священник, отправляющий церковную службу, сделал несколько глубоких вдохов. Может, таким образом и не очистишь легкие от городской гари, но в конце концов это куда лучше, чем бег трусцой по Центральному парку.

Как только мы обзавелись псами, Анна начала настаивать на переезде за город, причем как можно быстрее. Ей казалось, что больших собак, — а это были золотистые ретриверы, — держать и томить в городе просто безжалостно. Не скажу, чтобы я согласился на это без колебаний. Ведь у жизни в Нью-Йорке есть свои преимущества.