Страж перевала (сборник)

Ефим выставил стекло, приник пылающими щеками к стальным щекам амбразуры и долго старательно дышал. Потом как следует собрался, надел телогрейку и ватные непромокаемые штаны, в которых зимами ездил на рыбалку, и отправился в дозор. Запирая двери, вставил в контрольку листочек с самым вычурным из своих факсимиле — кто знает, вдруг у Захарыча есть дубликат ключей, и в отсутствие хозяина он шастает по складу.

В сумерках Ефим вышел к дереву, без труда отыскал ожидаемый зеленый плод — крупнину антоновскую, невкусное яблоко, годное в мочку, а также на мармелад и пастилу. Топтать яблоко Ефим не стал — зачем? — так поступают душевнобольные, а он собирается выздороветь. Есть тоже не стал — мало ли какой гадостью мог начинить его Захарыч. Ефим отнес яблоко под горку и утопил во рву. Потом вернулся к дереву, выбрал кочку поудобнее, уселся и стал ждать.

Темнота быстро сгустилась, лишь размывы туч над головой продолжали сереть на черном фоне. Ночи еще не было, где–то в безудержной дали заунывно выл вакуумный насос, вытягивающий у колхозных буренок последние капли жидкого молока. Шла дойка. Потом и этот звук смолк. Пала ночь.

Ефим сидел недвижно, чутко вслушиваясь в мир. Летом и весной ночная природа непрерывно гомонит: щелкает соловьями, трещит коростелем, орет лягушками, звенит зеленой кобылкой и просто шуршит, пробираясь в траве и по ветвям. Осенью жизнь спит, осенью тихо. В такой тишине невозможно потерять бдительности, Ефим невольно вслушивался, хотя и понимал, что Захарыч, ежели придет, будет с фонариком. Впрочем, вряд ли это шутка Захарыча — слишком уж она сложна, громоздка и, главное, бесцельна. И все–таки, лучше грешить на Захарыча, чем на собственный психоз.

Смотреть в глубокой ночи было некуда, но Ефим регулярно обшаривал взглядом окрестности: не мелькнет ли где затаенный луч. По ассоциации вспомнился ломтик солнечного света, проникший сквозь амбразуру, и лицо Ефима вытянулось от неожиданной и дикой мысли. Ведь если вечером в доте солнце, значит, амбразура направлена на запад! Что же это за укрепрайон такой? От кого собирались отбиваться засевшие под землей фрицы? Может это вовсе и не фашистские укрепления, а наши? Скажем, остатки линии Сталина. На Псковщине линия Сталина, вроде, не проходила, хотя, кто знает? — все было засекречено, да и сейчас об этом не слишком охотно пишут.

А с другой стороны, его дот — правый фланкирующий полукапонир и, значит, должен смотреть почти точно на юг. Это если взорванные центральные капониры ориентированы строго на восток. А если удар ожидался с юго–востока, от Москвы? И вообще, с чего он решил, что солнце показывается по вечерам? Часы у него стоят, всякое представление о времени — потеряно. Конечно, солнце, когда смотрит в его окно, стоит низко, но в октябре оно высоко и не поднимается.

Ефим криво усмехнулся. Вот так — три минуты логических заключений, и запад с востоком поменялись местами. Самого себя можно убедить в чем угодно, было бы желание.

Чуть слышный шорох коснулся слуха. Ефим замер, мгновенно подобравшись. Палец напрягся на кнопке фонаря словно на спусковом крючке. По–прежнему вокруг было темно, но в этой темноте кто–то двигался. Тихо, слишком тихо для человека.

Ефим направил фонарь на звук и судорожно вдавил кнопку. Яркий луч рассек ночь, вырвал из небытия кусок склона, примятую потоптанную траву и яблоко, катящееся вниз с холма.

— Стой! — заорал Ефим, вскочив и описывая фонарем дугу вокруг того места, где двигалось яблоко.

Потом он сам не мог понять, кому кричал в ту минуту: мерзавцу, подпустившему живой биллиардный шар или самому яблоку.

Вокруг никого не было, не только людей, но даже трава не шелохнулась, потревоженная каким–нибудь мелким существом, на которого можно было бы списать происходящее. Яблоко лениво прокатилось еще немного и замерло неподалеку от стоящего под яблоней Ефима.

Луч фонаря скачками шарил по окрестностям, стараясь высветить хоть кого–нибудь, хоть что–то, на что можно выплеснуть злобу и растущий страх, на кого можно закричать, облегчив душу, кого можно ударить или хотя бы просто обвинить в творящемся вокруг молчаливом и спокойном безумии. Но не было абсолютно никого и ничего, кроме яблока, которое лежало, полупровалившись в случайную ямку. Взглянув на него, можно было смело утверждать, что оно выросло здесь, созрело, упало с ветки в мягкую траву и откатилось вверх по склону. На пару шагов, не больше. Давно замечено, что яблочко от яблоньки не далеко катится.

— Вот, значит, как… — произнес Ефим, нагибаясь. — Значит, прогуляться захотелось. Дубовый листок оторвался от ветки родимой… Нет уж, пойдем–ка домой.

Ефим обтер яблоко рукавом ватника, спрятал в карман. Подошел к доту, посветил фонариком в амбразуру. Окно открыто, правильно, он сам открыл его перед уходом. Дверь тоже распахнута, снаружи она не запирается. Вот только кто мог притащить яблоко из нижних галерей, пропихнуть через амбразуру и так точно направить под ноги сидящему сторожу?