Страж раны

Слово это соблюдалось строго. Не только Арцеуловым, который вообще серьезно относился к слову русского офицера и дворянина, но даже Косухиным, усвоившим великую большевистскую истину о том, что мораль — категория классовая и к Революции, как таковая, не приложимая. Но в данном случае речь шла не о Революции, а о поручившемся за них художнике. Красный командир не желал подводить политически неразвитого, но такого симпатичного интеллигента, который, вдобавок, рисует не хуже, а в чем-то даже и лучше, чем художники из любимой Степиной фронтовой газеты «В ружье!».

Картины Ингвара они посмотрели сразу же по приезду, навестив художника в его делийской мастерской. Арцеулов, помнивший работы Николая Константиновича еще по довоенным выставкам, был поражен — он не ожидал такого. На холстах громоздились огромные невиданной высоты горы, у заброшенных храмов расцветали странные раскидистые деревья, молчаливые мудрецы застыли в покое у кромки искрящихся на солнце вечных снегов. А главное — краски, цвета, которые невозможно представить тому, кто не бывал за неровной стеной самых высоких в мире гор. Казалось, на холстах оживает уже виденное Арцеуловым — и сердце его дрогнуло.

Гэсэр-хан оказался совсем не похожим на командира Джора, но Ростислава это нисколько не огорчило. Огромный всадник в остроконечной монгольской шапке натягивал тетиву на фоне кроваво-красного неба. Гэсэр — победитель зла и вечная надежда тех, кто нуждался в защите…

Степа осматривал картины с открытым ртом, даже не замечая этого, явно несолидного для представителя Сиббюро обстоятельства. Он то и дело сглатывал слюну, а когда довольный произведенным впечатлением художник поинтересовался его мнением, Степа чуть было не выговорил то, что давно лезло на язык: «Ну, батя, даешь!», но спохватился и, впервые назвав Николая Константиновича «товарищем», заявил, что данные картины имеют огромную художественную ценность для победившего пролетариата, а потому для них нужно создать «народный музей» — выражение, очень понравившееся самому Степе — а «товарищу Ингвару» присвоить, соответственно, звание «народного художника».

Ингвар посмеялся над подобным предложением, хотя и невесело — о музее думать не приходилось, картины шли на продажу. Когда они покидали мастерскую, художник неожиданно предложил Степе и Арцеулову любую картину на выбор, как подарок по случаю их странного знакомства. Арцеулов на мгновенье даже задохнулся от восторга, сразу же подумав о Гэсэр-хане. Но реальность тут же отрезвила. Он ехал туда, где музам надлежало молчать, да и это было бы слишком нескромно — Ингвар и так сделал для них немало.

Степа реагировал куда спокойнее, обстоятельно разъяснив «товарищу Ингвару» что большевики выступают против частной собственности на произведения искусства. А потому он, Степан Косухин, не имеет права даже думать о владении картиной, место которой исключительно в «народном музее». При этом он взглянул на особо полюбившийся ему горный пейзаж и вздохнул…

Ингвар уехал, взяв предварительно с Косухина еще одно обещание — не заниматься политикой. Степа дал это обещание, скрепя сердце, но делать было нечего. Впрочем, в первые дни они просто осматривали огромный город — скученные кварталы Шахджеханабада, многочисленные руины и не менее многочисленные храмы. Юркие мальчишки, поднаторевшие в искусстве гидов, провели их на вершину знаменитого красного минарета Кутб-Минар, показали великую Жемчужную Мечеть императора Аурангзеба, поводили по закоулкам белокупольной Соборной мечети. Несколько раз Степа и Арцеулов прошлись по роскошно отстроенным кварталам нового Дели и даже пообедали, благо средства покуда позволяли, в знаменитом ресторане «Могол».

Осмотр можно было продолжать еще долго, но Степа взбунтовался, заявив, что уже сыт памятниками местного мракобесия и монументами колониальной экспансии. После этого Ростиславу пришлось ходить по Дели уже в одиночестве, но вскоре интерес пропал и у него. Вокруг все было слишком чужим, Арцеулов впервые понял, что ностальгия — это действительно болезнь. И сделать с этим ничего было нельзя — русская колония в Дели, и без того немногочисленная, за годы войны разъехалась, и даже в здешних библиотеках нельзя было найти русскую книжку. Оставалось читать британские газеты, выискивая среди вороха пестрых новостей короткие сообщения о событиях на далекой Родине.

Косухина он видал лишь вечерами, а иногда и раз в несколько суток. Степе было не до ностальгии — он наконец-то нашел себе дело. Миллионный Дели ничем не напоминал замшелый Морадабад, и красный командир с головой окунулся в местную жизнь. Правда, слово, данное Ингвару, он с трудом, но сдержал, да и незнание хинди и английского сильно мешало. Но можно было ходить, слушать, смотреть — и думать.