Страж раны

На миг Степе показалось, что он попросту спятил, но тут перед глазами встала далекая, почти уже забытая Столица, еловые венки у красного гроба, большой портрет с черным крепом…

— Партия, между прочим, вас в живых не числит, — рубанул Степа, которому стало страшно и одновременно противно. — Вы, товарищ Гольдин, либо самозванец, либо, уж не знаю…

— Я выполняю особое задание. Моя смерть была инсценировкой…

«А вдруг правда?» — подумал Косухин. Вновь вспомнилось желтое восковое лицо в гробу — спокойное, без пенсне с чуть приоткрытыми глазами…

— Я буду здесь, — тихо, но решительно заявил он. — Лучше с голоду помру! Сам я в ваш мертвецкий полк не запишусь…

— Обойдемся без твоего согласия, Косухин! — это был вновь первый, злой и нетерпеливый голос. — Ты предатель и негодяй! Тебе долго придется служить у нас в 305-м, чтобы загладить вину. А твою Берг мы на дне морском сыщем…

«Наташа-то на свободе!» — обрадовался Косухин и почти совершенно успокоился:

— Ага, попробуй! Между прочим, кто из нас предатель — еще разберутся. Революции, говорите, это нужно…

За дверью негромко переговаривались, затем вновь послышались шаги — кто-то уходил, кто-то остался. Очевидно, будут брать измором — значит, надо быть начеку. И тут он услыхал стон.

Стон доносился с порога, где неподвижно лежало страшное, изуродованное тело. То, что даже не напоминало человека, лежало в той же позе, но, кое-что изменилось. Мертвые белые глаза стали другими — обычными, человеческими, в них плавала боль…

— Браток… — голоса из изуродованной гортани было почти не разобрать. — Браток, где я?

— А… а кто ты? — выдавил из себя Косухин, на всякий случай держа меч наготове.

— Не помню, браток… Ранило… Я… у беляков?

— Да, — Степа сглотнул. — Вроде как в плену.

— Ах ты… — послышался стон, сменившийся хрипом. — Помираю, видать! Больно…

По неподвижному телу пробежала дрожь, ноги дернулись, в горле вновь захрипело. Косухин с ужасом глядел на то, что когда-то было человеком. Вновь вспомнилось странное, неузнаваемое лицо Феди Княжко…

— Вспомнил! — голос внезапно стал ясным, почти что человеческим. — Ты вот что, браток, передай… Передай товарищу Киквидзе…

Голос смолк, глаза стали закатываться, тело дернулось и застыло. Степа сидел, сжавшись в комок, боясь даже пошевелиться. Он помнил, кто такой товарищ Киквидзе. Легендарный командир 16-й стрелковой был смертельно ранен под Царицыным. Случилось это в январе 19-го, ровно год назад. Тот, кто пришел в себя в подземелье Шекар-Гомпа, числил своего комдива в живых. Если бы здесь лежал Федя Княжко, то он бы, наверное, спросил его, взят ли наконец Бугуруслан…

— Сволочи! — прошептал Степа, еще раз пожалев, что скорее всего не сумеет сообщить в Столицу обо всем этом. И это было обидно…

Рука полезла в карман за папиросами, но там оказалось пусто. Значит, и покурить не удастся… Косухин сел поудобнее, уменьшил мощность фонаря наполовину и стал ждать…

…Он думал, что услышит шаги, но голос прозвучал внезапно, как будто говоривший все время простоял за дверью:

— Степан Иванович! У вас нет настроения побеседовать?

Он уже слышал этот голос. Совсем недавно тот, кто желал пообщаться, уговаривал их с Наташей сдаться. Но Степа слыхал этот голос и раньше, и теперь вспомнил, где. Тогда этот голос не был столь спокоен и благодушен — на Челкеле, когда «Руководитель Проекта» передавал ему, Косухину, приказ Реввоенсовета. Но теперь Косухин понял, что слыхал этого человека и прежде. Правда, голос был немного другим, чуть измененным, да и выглядел говоривший совсем иначе, чем на Челкеле. Но Степа не мог ошибиться и принялся напрягать память, надеясь вспомнить…

— Вы не возражаете? — продолжал голос. — Тогда я войду. Выключите, пожалуйста, фонарь…

— Не-а! — встрепенулся Степа. — Я уж с вами беседовал, чердынь-калуга! Вы, кажись, на Реввоенсовет ссылались? Так пусть со мною кто-то из ихних говорит. Со здешними как-то нет охоты…

— Вас не устраивает товарищ Гольдин? Он же секретарь ЦК!

— Ага, — только и ответил Косухин, не желая вдаваться в подробности.

— Степан Иванович, знаете, я не люблю напрягать голос. Придется убедить вас иначе…

В ту же секунду фонарь погас. Степа вскочил с места — кто-то шагнул в камеру. Дверь при этом — Степа был уверен — и не думала открываться.

— Можете спрятать свой антиквариат, — голос звучал теперь совсем рядом. — Да-да, я о мече, который так напугал здешних товарищей. Архизабавно, правда? Я не стал их переубеждать — из педагогических соображений… Присядьте…

Тон говорившего был настолько властным, и, главное, голос показался таким знакомым, что Косухин покорно сел.

— Я хочу вступить в переговоры, Степан Иванович. И не потому, что вас нельзя отсюда выкурить. Это как раз очень просто, и для этого не надо ломать стены. Дело в другом…

Неизвестный замолчал. Между тем Степа лихорадочно пытался вспомнить, где слыхал этот голос. Но память не срабатывала, словно кто-то поставил непроходимую заслонку.

— Здешние товарищи воспринимают вас весьма неадекватно…

— Как?

— Принимают вас за какого-то духа-мстителя Шекар-Гомпа. Забавно, весьма забавно…