Стрекоза в янтаре

Роджер уставился на Брианну, словно видел ее впервые в жизни. Он переводил взгляд с нее на меня, будто решая что-то, потом вдруг расправил плечи и поднялся с дивана.

— Хочу кое-что показать вам, — решительным тоном заявил он и, подойдя к старенькому бюро его преподобия, выдернул из ящика пачку пожелтевших газетных вырезок, перетянутую резинкой. Протягивая вырезки Брианне, он сказал: — Вот, почитайте и обратите внимание на даты.

Все еще стоя, он обернулся ко мне и одарил долгим холодным и пристальным взглядом ученого, подвергающего сомнению любую реальность. Он все еще до конца не верил мне, хотя воображение подсказывало, что все это могло оказаться правдой.

— Тысяча семьсот сорок третий, — произнес он и покачал головой, словно удивляясь про себя. — А я почему-то думал, что это был человек, с которым вы встретились в тысяча девятьсот сорок пятом. Господи, мне бы и в голову не пришло! Это невероятно!..

Я удивилась:

— Так вы знали? Об отце Брианны?

Он кивком указал на вырезку, которую Брианна держала в руке. Она еще не читала ее, просто смотрела на Роджера, сердито и одновременно растерянно. Я видела, что глаза ее потемнели, словно перед бурей. Роджер, похоже, тоже заметил это. Он быстро отвел от нее взгляд и повернулся ко мне:

— Тогда получается, что люди, имена которых вы дали мне, те, кто сражался при Куллодене… выходит, вы знали их?

Я немного расслабилась.

— Да, знала.

На востоке прогремел гром, по стеклам высоких, от пола до потолка, окон ударили капли дождя. Брианна углубилась в чтение вырезок. Крылья волос затеняли лицо, виднелся лишь кончик изрядно покрасневшего носа. Джейми всегда краснел, когда сердился или огорчался. Мне слишком хорошо было знакомо, как выглядят Фрэзеры, готовые взорваться.

— И вы были во Франции, — пробормотал Роджер, словно разговаривал сам с собой.

Он по-прежнему не сводил с меня изучающего взора. Удивление на лице постепенно сменилось любопытством, затем возбуждением.

— Тогда, наверное, вы должны были знать…

— Да, знала, — ответила я. — Именно поэтому мы и отправились в Париж. Я рассказала Джейми о Куллодене, о том, что там должно было случиться в тысяча семьсот сорок пятом. И мы отправились в Париж, чтобы попытаться остановить Карла Стюарта.

Часть 2

Претенденты

Гавр, Франция, февраль 1744 года

Глава 6

Поднимая волны

— Хлеба, — жалобно простонала я, держа глаза плотно закрытыми.

От крупного теплого тела, находившегося бок о бок со мной, ответа не последовало, было слышно лишь тихое дыхание.

— Хлеба, — повторила я чуть громче.

И тут же почувствовала, как с меня сдергивают одеяло. Напрягая все мышцы, я вцепилась в него.

С другого края постели донеслись какие-то приглушенные звуки. Послышался скрип выдвигаемого ящика, сдавленный возглас на гэльском, по половицам прошлепали чьи-то босые ступни, и матрас просел под грузным телом.

— Вот, англичаночка, — произнес встревоженный голос, и я почувствовала, как к губам моим поднесли краюшку черствого хлеба.

Я схватила ее и стала жадно поедать, с трудом проталкивая плохо разжеванные куски в горло. Не догадалась попросить вместе с хлебом и воды.

Постепенно комочки теста нашли свой путь и осели в желудке тяжким грузом. Тошнотворное бурчание в животе прекратилось. Я открыла глаза и увидела склонившееся надо мной встревоженное лицо Джейми Фрэзера.

— Ик!

Я вздрогнула и икнула.

— Все в порядке? — спросил он.

Кивнув, я медленно попыталась привстать, а он, обняв меня за плечи, помогал. Потом, усевшись рядом на край жесткой гостиничной постели, нежно притянул к себе и погладил по спутавшимся во сне волосам.

— Бедняжка! — произнес он. — Может, дать тебе капельку винца? У меня в седельной сумке есть фляга рейнвейна.

— Нет. Нет, спасибо.

Я слегка содрогнулась — казалось, при одном упоминании о рейнвейне в нос ударил густой специфический запах — и выпрямилась в постели.

— Через минуту буду в порядке, — с вымученной веселостью уверила я его. — Не волнуйся, это вполне нормально, если беременную тошнит по утрам.

Не сводя с меня встревоженных глаз, Джейми поднялся и пошел взять свою одежду со стула, стоявшего у окна. В феврале во Франции бывает чертовски холодно. Пузырчатые стекла окон были затянуты толстым слоем инея.

Он был совершенно голый, на спине и плечах появились мурашки, золотисто-рыжие волоски на руках стали торчком. Впрочем, к холоду он был привычен — не дрожал, натягивая чулки и рубашку. И вдруг перестал одеваться, подошел к постели и обнял меня.

— Давай ложись, — сказал он. — Я прикажу горничной развести огонь. Ты поела, может, теперь отдохнешь? Как, не тошнит больше?

Я не слишком уверенно кивнула в ответ.

— Нет, ничего.

Я бросила взгляд на постель: белье, что обычно для постоялых дворов, было не слишком чистое. И все же серебро в кошельке Джейми обеспечило нам лучшую в доме комнату, где узкий матрас был набит настоящим гусиным пером, а не какой-нибудь там соломой или шерстью.

— Впрочем, прилягу, пожалуй, — пробормотала я, подняла ноги с ледяного пола и сунула их под одеяла, где еще сохранилось тепло.