Стрела и солнце

— Эй, вы! — обратился царь к слугам, когда они отнесли его наверх. — Если там, — старик, кивнул куда-то в сторону, но рабы поняли господина, — если там кто-нибудь узнает, что мне было плохо… вам тоже будет плохо. Следите друг за другом. Проговорится один — убью всех. Ясно? Убирайтесь прочь. А ты, лекарь, останься.

Рабы поспешно удалились.

Старик ухватился скрюченными пальцами за плечо оробевшего лекаря, уставился прямо в глаза, ощерил редкие черные зубы.

— Ну, ничтожный последователь великого целителя Гиппократа, отвечай, не таясь: сколько тебе предлагают, чтоб отравил меня?

Лекарь, пронырливый иудей из Синопы, не вынес упорного взгляда и потупился.

— Сколько? — требовательно крикнул старик.

— О Яхве! — пролепетал врач. — О… чем государь изволит говорить?

— Ягненком прикидываешься, волчонок? Думаешь, не знаю, что тебе обещают тысячу драхм, если отправишь своего благодетеля к дядюшке Аиду, хозяину загробного мира?

— О Яхве! Видит бог, несчастный лекарь безгрешен.

«Может быть, и так, — мысленно произнес боспорянин. — Но хорошенько запугать живодера не вредно…»

Хитрый синопец между тем соображал: «Действительно выследил? Или просто хочет страху нагнать? Ба! Как я глуп. Он только прощупывает меня. Иначе я уже в подвале сидел бы. Тысяча? Нет, бедному лекарю сулят лишь пятьсот. Дорого же оценивает старик свою жизнь. Посмотрим, много ли перепадет от него. Тогда и решим — угостить светлого государя отваром из олеандровых листьев или воздержаться»..

— Знай, — продолжал старик, — нам известен каждый твой шаг. Позавчера, например, ты кутил в Нижнем городе с толстогубой Федрой. Подарил ей золотой браслет. Каково? Ты, оказывается, развратник, братец.

Старик подмигнул врачевателю и ухмыльнулся.

Лекарь побледнел.

Встреча с Федрой состоялась без свидетелей. Как хозяин пронюхал о ней? И впрямь этот дьявол видит всех насквозь. Осторожность! Хватит опасных бесед. Теперь не до выгодных сделок. Лишь бы самому уцелеть.

— Помни, твой путь узок и крут, — сказал боспорянин наставительно. — Не споткнись! Ведь там, внизу, — пропасть. Прикинь, если ты умный человек, а не пень, что лучше: один раз заработать тысячу драхм или каждую декаду, пока я жив, получать по двадцать пять?

Двадцать пять драхм за декаду! Лекарь вытаращил глаза. Он и не мечтал о такой плате.

— Я первый богач на Таврическом полуострове, — заметил старик. — Никто тебе не даст больше. Понятно?

— О Яхве! За кого ты принимаешь меня, государь? Клянусь, никогда…

— Довольно! Ты человек, и этого достаточно, чтоб тебе не доверять. Я покупаю твою честность. Согласен?

— Но, государь…

— Перестань юлить, щенок! Отвернись.

Лекарь, подавленный неоспоримым превосходством старика, послушно отвернулся. Царь долго возился за его спиной. То звякнет связкой бронзовых отмычек. То закряхтит напряженно. То чем-то заскрипит или стукнет. Наконец, послышался дребезжащий голос:

— Ну, можешь глядеть.

Царь показал врачу небольшой, туго набитый мешочек… Кошелек оттягивал руку боспорянина книзу. Лекарь догадался — золото.

— Золото! — вздохнул боспорянин. Он вынул монету, подбросил к потолку, поймал с неожиданной ловкостью и удовлетворенно засмеялся.

Статер — новый, отчеканенный месяц назад — уютно лежал на грубой ладони, и от желтого металла, радуя сердце повеселевшего синопца, исходило мягкое сияние.

Старик полюбовался рельефным изображением на монете, медленно прочитал вслух надпись: «Асандр, царь Боспора, друг римлян», вложил статер обратно и с явным сожалением протянул кошелек врачу:

— Владей, грабитель. Через декаду унесешь столько же. Лечи меня. Лечи! Я хочу жить.

Спустя час он сидел, накинув плащ, во внешней галерее дворца, не спеша пил из кувшина теплое молоко и смотрел вдаль, то и дело отирая хлебной мякотью слюнявые губы.

Перед ним раскинулся хорошо видный отсюда, сверху, Пантикапей, весь увитый клубами едкого дыма и промозглого тумана, — Пантикапей, такой унылый, безрадостный в этот пасмурный день. Солнце, выглянув на час, опять спряталось в сырой непроглядной мгле. Посыпались брызги холодного дождя.

Взгляд старика медлительно скользил вниз по крышам. Они, подобно ступеням гигантской лестницы, ярус за ярусом спускались по склонам горы Митридата к морю. Дырявые перекрытия безлюдных капищ. Обнаженные стропила развалившихся общественных зданий. Далее — жалкое скопище приземистых, убогих, покосившихся лачуг, мастерских и лавок, похожих на кучи навоза, мусорную свалку. А у самой гавани — длинные строения хранилищ, редкие лодки, полуразрушенный мол, о который бьются, гонимые ветром, грязно-серые, почти черные волны.

И всюду над бухтой — стаи сварливых, вечно голодных чаек, с противным криком мечущихся над пеной.

Тоска. Запустение.

Старик задумался.

Эллада. Горы. Горы без конца. Нагромождение острых скал, зубчатых утесов, отвесных круч. Лишь в узких долинах, где трудно повернуться с плугом, находит человек добрую полоску, способную взрастить ячмень.