Стрела, монета, искра. Том I

Ширины тропы хватало лишь на одного всадника, Филипп Лоуферт ехал на корпус позади Эрвина и без устали разглагольствовал. Его слова смешивались с колоритным благоуханием вьючных ослов.

– Когда я впервые оказался в Кристальных горах, со мною была девушка по имени Вильгельмина. У нее были золотые кудри и глаза – как спелые оливки, и фигура… Да, на фигуру стоило посмотреть. Мы поднялись с нею на скалу, вот туда, на самую верхушку, встали на краю. От ветра волосы растрепались, прямо как грива у льва. Я обнял ее сзади, повернул лицом к ветру и спрашиваю: «Чувствуешь?»

Тьма, до чего же болят ноги! Шестые сутки пути, часов по десять в седле каждый день. Эрвин всерьез подозревал, что его бедра стерлись уже до костей, и удивлялся, как еще не тянется за ним по земле кровавый след. Спина каменела от постоянного напряжения, Эрвин позабыл о том, что когда-то обладал чудесной способностью наклоняться без боли. Вчера он попробовал пойти пешком, и, как назло, весь день тропа вела то вверх, то вниз, переваливая через многочисленные уступы. К вечеру Эрвин взмок от пота и хватал воздух ртом, как загнанная лошадь. Одежда отвратительно прилипала к телу, ступни горели, кожа покрылась пунцовыми пятнами. Он поражался нечеловеческой выносливости пехотинцев, умудрявшихся тащить на себе амуницию. Сам-то Эрвин шел налегке, предоставив свой немалый багаж заботам осликов. Он оставил при себе только меч и получил от него тринадцать ударов по щиколотке, шесть – по колену, и вдобавок две весьма ловких подсечки (Эрвин вел счет). Сегодня он не стал повторять вчерашний подвиг и поехал верхом. Бедра, стертые о седло, – все же меньшее из зол.

– …И я спрашиваю Вильгельмину: «Чувствуешь?» А она мне: «Что чувствую?» Я прижимаю ее к себе покрепче и говорю: «Священную силу». И она в ответ: «Это просто ветер дует», – а я говорю: «Нет, это сила любви. Разве ты не знала? Святые Праматери сошли в мир из этих самых скал и принесли с собою любовь! С тех пор Кристальные горы наполнены силой любви!»

Отец говорил: благородный человек должен воспитывать в себе терпение ко всему – к боли, морозу и жаре, усталости и голоду. А как насчет терпения к скабрезностям? Как бы вам понравились, милорд, шесть дней пути бок о бок с… вот с этим?

– А знаете, молодой человек, как называют вон те две округлых вершины?

Где уж мне знать! Я всего лишь родился и вырос в этих горах.

– Это Перси Святой Катрины, – провозгласил Филипп. – А вон та узкая темная пещера – слыхали ее прозвище?

Эрвин ужаснулся при мысли о том, что, возможно, сейчас услышит, и поспешил перехватить инициативу:

– Пещера зовется гротом Косули. В ней Светлая Агата расположилась для ночлега, изнемогая от голода, как вдруг увидела худую белоснежную косулю. Воин, что был с Агатой, схватил копье, желая убить животное, но Праматерь удержала его руку со словами: «Отпусти ее. Она слаба и одинока, будь милосерден». Косуля убежала в глубь грота, Праматерь из любопытства пошла за нею. Пещера пронизывала всю скалу, и вскоре Светлая Агата добралась до выхода на западный склон горы и оттуда увидела цветущую плодородную долину.

Эрвин говорил подольше, стараясь оттянуть продолжение Филиппова словоблудия, но вот неизбежный момент наступил.

– Да-да, именно это я и рассказал Вильгельмине, когда мы вошли в грот Косули.

Отряд в очередной раз остановился, Филипп Лоуферт подъехал ближе к Эрвину, самодовольно улыбаясь.

– Тогда Вильгельмина спрашивает меня: «А почему Праматерь Агату называют Светлой?» А я и отвечаю: «Из-за цвета волос, они были у Агаты словно жидкое серебро. А тебя, милая, менестрели назовут в своих песнях Вильгельминой Златокудрой». Я сказал это и зарылся лицом в ее волосы, а она так и замерла. Женщины обожают, когда ласкаешь их волосы. Запомните это, молодой человек.

С меня хватит. В конце концов, я – глава эксплорады, мое место – впереди! Эрвин отпустил поводья и двинулся по тропе к авангарду.

– Почему снова встали?! В чем заминка?

Греи сторонились и прижимались к скале, пропуская лорда. Но, видимо, не особо расторопно, а может быть, Эрвин ехал слишком быстро. Один из воинов не успел отскочить, и герцогский жеребец сшиб его с ног. Невезучий пехотинец слетел с тропы и покатился по склону. Десятью ярдами ниже он угодил ногой в щель меж камней, послышался хруст. Греи учатся терпеть боль молча, но этот не справился и заорал во все горло.