Стрела восстания

Ни одного охотника по розыску избылых не осталось в живых...

Карачеи успокоились. Устроили пир.

Напрасно Сундей Тайбарей говорил, что половина, а то и больше поимщиков уцелело. Ему не верили. Спрашивали, не скрывая насмешки:

— Ты видишь оленей своих, когда хад¹

раскрыла свою пасть от земли до неба? Как же ты сосчитал, сколько человек мы прирезали, когда каждого хватали на ощупь?

— То верно, — говорил Сундей, — хад ослепляет человека... Верно и то, что мы знали: накануне пурги оба отряда поимщиков были на одном стойбище. А я ходил на место побоища после того, как хад утихла. Насчитал десять отрезанных голов. Только и всего... Головы толмача Лучки нет в этом десятке.

— А не могли оголодавшие волки сожрать головы? Хад не могла разве запорошить?

— Могло быть и такое, — согласился Сундей.

И ненцы перестали опасаться. Поразъехались избылые разных родов в разные стороны — кому куда нравилось.

И просчитались...

Двенадцать человек, во главе с Ивашкой Карнаухом и с толмачом Лучкой Макаровым, остались целехоньки. Правда, они не знали об участи второй партии, но это не мешало им выполнять тот наказ, который дал им воевода Федор Афанасьев, сын боярский. [- 48 -]

Первые избылые ненцы, на которых наткнулись в этом году Ивашка Карнаух и Лучка Макаров, были Хулейки из рода карачеев.

Хулейко и три его младших брата остановились вблизи круглого борка с приземистым ельничком и соснячком. Уверенные, что все поимщики избылых ненцев перерезаны, они установили чум не в лесочке, как делали это раньше, а вблизи него.

Стоял мороз, от которого стонала земля, протяжно и гулко трескалась. Хулейко приказал женам братьев и своей жене нарубить побольше дров да пожарче костер развести в чуме, а сам принялся за починку сакей, поломанных во время последней резни с поимщиками.

3 полдень на южной стороне неба чуть заалела узенькая полоска — весть от солнца о том, что оно возвращается в тундру. Хулейко, заметивший эту немощно-алую полоску, громко крикнул:

— Скоро солнце в тундру придет!

Братья Хулейки, их жены и ребятишки знали: дней двадцать надо еще ждать до первых, слепящих после долгой ночи солнечных лучей. И крик Хулейки их удивил. Все они, один за другим, вылезли из чума и стали смотреть на юг.

Чуть заметная алая полоска — жалкое подобие зари — обрадовала всех, особенно ребятишек. Десятилетний сынишка Хулейки закружился в пляске, прилезая:

— Хаяр!.. Хаяр!.. Хаяр!.. Хаяр!..¹

Один из братьев Хулейки сказал:

— Податься коли в летнюю сторону, к лесам, дня через четыре увидим солнце.

— Так мы и сделаем: завтра пойдем на лето²

, — сказал Хулейко.

— В лесах станем на глухаря, на тетерку охотиться. Проклятые поимщики долго заставляли нас голодать. Пойдем нынче в леса отъедаться.

— Пойдем в леса, — как эхо, повторили три брата Хулейки. — Не мы одни отощали. Все избылые отощали. Все в леса теперь пойдут.

Ночь в тундре, особенно на севере тундры, тянется [- 49 -] месяцами. Но это не черная, как пещерный мрак, ночь. Во время полярной ночи здесь, на севере тундры, не только можно переезжать с места на место, не боясь свалиться в какую-нибудь пропасть, но еще и охотиться.

Земля, покрытая только снегом, и небо — вот все, что есть в тундре. Белизна земли и голубизна неба противостоят друг другу и по-братски делятся своей окраской: земля уступает небу часть своей белизны, небо уступает земле часть голубизны...

И когда небо безоблачно, в тундре стоит бледно-голубая ночь...

Южнее, где появляются островки леса, борки, — там ночь темней. Но она короче. И даже в облачный день можно отличить здесь день от ночи: день — бело-серая муть, ночь — серо-голубая муть.

Вечером и на севере и на юге тундры лишь привычный к полярной мгле глаз может издали различать очертания предметов.

Лучка Макаров, выросший в притундровой полосе, обладал таким же острым зрением, как и коренные жители тундры — ненцы. И он первый увидал дымок над чумом Хулейки. Помогла ему, по правде говоря, полоска зари: как ни жалко выглядела она, все же на ее фоне резко выделялись густые клубы дыма; отряд Ивашки Карнауха проходил севернее чума Хулейки, потому-то издалека и увидел Лучка Макаров дымок.

Он сказал Ивашке Карнауху:

— Кажется, мы таки надули поганых нехристей! Гляди, дымок?! Потеряли наш след и не остерегаются. Так думаю: и не ждут нас.

— А мы тут как тут! — захохотал Ивашка и приказал своему отряду ехать прямо на дымок.

Хулейко, не ждавший гостей, сначала услышал скрип снега под полозьями саней. Он посмотрел в ту сторону, откуда доносился шум. Увидел бегущих к чуму оленей, но ни величины стада, ни количества едущих на оленях людей не мог сосчитать: расстояние было еще таким большим, что можно было успеть наскоро запрячь пасшихся около чума оленей и, бросив чум, убежать. Но Хулейко не ждал Ивашки. Хулейко думал, что это перекочевывает какая-нибудь ненецкая семья. Он стал соображать вслух: [- 50 -]

— Кто едет прямо на мой чум? Из тех, кто вместе со мной на поимщиков охотились, или новый кто, кого давно не видел?

Скоро, однако, он все понял и юркнул в чум.