Стрельба по бегущему оленю

Павел вдруг резко перебил сказочный речитатив женщины:

— Это вы точно слышали?

— Не знаю уж, точно ли, не точно ли, — обиделась она. — Только окна-то открыты: не хочешь слушать, а слушай.

— И, значит, что он ей говорит?

— Ты, говорит, Ксана, еще вспомянешь этот разговор, только поздно будет, не воротить его будет! А старпёру этому, проси не проси, я ноги переломаю! Прощай, говорит, счастливая будь, а я уж как-нибудь так… Заплакал горькими слезами и пошел.

— Мда, — опять сказал Павел. — Любил, значит, ее?

— А как же, скажи, ее не любить? Ты посмотри! Или видел где такую красавицу, кроме как в телевизоре? Конечно, любил. Плакать разве бы стал? Прощай, говорит, счастливая будь. А я уж как-нибудь один, видно, доля моя такая, сиротская. Этак вот ручкой прикрылся и по-ошел куда глаза глядят.

— Мда… А «старпёр» — это кто такой?

— Ай не знаете? — законфузилась женщина. — Я-то и то осрамилась. Все думала, кто ж это у Ксанки завелся: старпом, от сына слышала, бывает такая специальность, а это… У дочки наутро спросила, она ка-ак расхохочется! На ушко мне объяснила — я думала, сквозь землю провалюсь!

— А потом — прямо сразу и уехал?

— На следующий прямо день. Взял расчет и уехал. Мать ему: «Куда ты? Экзамены вон еще через сколько, а ты ехать?» А он говорит: в каких-то там институтах экзамены раньше начинаются. И не держите, говорит, меня, мамаша, все равно жизнь моя теперь конченная… — Роза Федоровна опять стала розоветь от вдохновения.

— Мда, — в третий раз повторил Павел. — А Ксана пропала через сколько времени после его отъезда?

— А за день! А, может, и за неделю… Я-то уж и так думаю, — перешла она на шепот, — не он ли ее и погубил, а? По злобе? Что она ему отказала? А?

— Ну уж, прямо сразу и «погубил». А если не он? Не грех ли перед Богом будет — на невиновного поклеп возводить?

— А я — плохо в Бога верующая, — легко отпарировала Роза Федоровна.

— Вы точно помните, что Ксана ушла из дома раньше, чем уехал этот ее ухажер? Он уехал… — и Павел назвал первое пришедшее на ум число: — Он уехал 26 мая.

— А аккурат 27-го мне посылка была от сына. С рыбой. Из Владивостока. Я принесла Марью угостить, а она мне: беспокоюсь я что-то за Ксану, третий день не появляется. Пошла к подруге экзамены готовить и все — нет. Прямо не знаю, говорит, что и думать.

— А раньше такое бывало, что она у подруг готовилась?

— Бывало, почему же, и ночевала иной раз у них. Подруги у ней хорошие были. Вот я и думаю: Витька это Жигулев! Уж очень в нем злости много было заложено. Калитку, помню, как наподдаст — думала, чистое дело, с петель слетит!

— «Наподдаст», — брюзгливо повторил Павел. — Это, разумеется, достаточно, чтобы обвинять человека в убийстве. Вы меня простите, Роза Федоровна, но тут я вас поймал. Посылку вы, не сомневаюсь, получили 27-го. А Жигулев уехал в Москву… — и он опять назвал первое пришедшее в голову число. — 21-го. Ксана ушла, вы говорите, числа 24-го, значит, уже после отъезда Жигулева! Понятно вам? После отъезда Витьки ее убили!

Он не знал, когда Жигулев уехал в Москву, и вообще, в Москву ли? Он впервые услышал об этом парне здесь, в доме Мартыновых, и вполне могло оказаться, что именно этот незадачливый влюбленный — тот преступник, которого он ищет.

Тем не менее он постарался, чтобы в глазах этой женщины на парня не упала даже тень подозрения. В необыкновенное раздражение приводили его всегда эти розы федоровны, с легкостью неописуемой вешающие собак на людей. Недаром все-таки мудрейший Мустафа Иванович в минуту начальственного раздражения говаривал: «Чистоплюй ты, Павел, одно слово — чистоплюй!» И заканчивал обыденной своей фразой: «Надклассово мыслишь, понимаешь…» — загадочной и многомысленной.

На «чистоплюя» Павел не обижался. Ответствовал всегда одинаково и даже всегда одинаково нудным голосом: «Это только для юриста ясно, что подозрение и обвинение — две большие разницы. Для юридически темных подавляющих масс подозрение — это уже обвинение. „Честного человека не заподозрили бы…“ — вот и весь сказ. Я стараюсь руководствоваться (в соответствии, между прочим, с законом) презумпцией невиновности тех, кто привлечен к следствию. Большинство же людей рассуждает по поговорке: „Нет дыма без огня“. И в данном частном случае прав я, а не большинство. И никто меня в противном не убедит».

«…Жигулев, без сомнения, очень любопытен, — решил Павел, — и, видно, придется съездить в Москву. Но нечего прежде времени пятнать мальчонку. Ничегошеньки еще не известно».

Роза Федоровна стояла, поджав губы, — явно разобиделась. И, наконец, нашла, как уесть этого стручка за нанесенное ей тяжкое оскорбление недоверием.

— Вы там книжечку какую-то показывали, — сказала она сухо. — Ну-ка, дай я взгляну, какой-такой ты милиционер…

Павел рассмеялся и раскрыл перед ней удостоверение.

Она читала долго и въедливо. «Печать чего-то расплывчата», — сказала.

Потом достала из передника огрызок химического карандаша и многообещающе добавила:

— А фамилию твою я все ж-таки перепишу.

И написала — крупно, хоть и кривовато, на листе, который услужливо, даже поспешно, выдернул из блокнота Павел: