Стрельцов. Человек без локтей

Вот из таких прозаических обид и невидимых миру страданий прорастала на свет прожекторов к аплодисментам, сопровождавшим, наверное, каждую игру «Торпедо» в сезоне шестидесятого, команда до такой степени изысканная и стильная, что при воспоминании о ней сердце счастливо щемит — и оттого, что жил тогда и застал ее, и оттого, что не удалось сберечь этот быстротечный масловский шедевр. «Торпедо» шестидесятых, как никто более, выразило то время ожиданий, из которых футбольная команда едва ли не единственное, что сбылось, что стало реальностью (кто знает другие, пусть добавит) обманувшей всех, если по настоящему счету, оттепели.

Футболисты того «Торпедо» производили впечатление счастливых людей, у которых получается все из задуманного ими.

Буквально за сезон произошло превращение хорошей, известной, с традициями команды в суперклассную, очаровавшую болельщиков самых популярных клубов диктатурой стиля во всех подробностях игры.

И не в спортивной сенсации — впервые чемпионом стал не кто-то из трех московских суперклубов — был смысл той победы, а в непредсказуемой никем возможности эстетической переориентации. У «Торпедо» и электорат-то составлял автозавод с десятком-другим тысяч, если не преувеличиваю, чудаков-оригиналов, почему-либо привязавшихся к Пономареву или к Иванову со Стрельцовым настолько, чтобы порвать с давними пристрастиями. Хотя обычно болельщики армейцев, «Динамо» и «Спартака» отделяли в своем восторге Эдика или Кузьму от остального «Торпедо». Теперь же «Торпедо» стучалось во все болельщицкие сердца всей командой — и стране грозила эпидемия болельщицких измен, чего, в общем-то, не бывает — суперклубам не изменяют, им остаются верны и в несчастливые для них времена.

Но «Торпедо» предлагало феномен превращения упертого болельщика в эстета и философа с критериями совершенно иными, чем те, к которым он привык.

В представлениях о футболе у нас в стране могла произойти революция. Но сезона для революции — тем более победы революции — крайне мало. Сезону шестидесятого — в его торпедовском истолковании — судьба была превратиться в сон о футболе, чью плотность, непрерывность впечатления никакими словами позднее передать не удалось. Сами герои того сезона бывали и бывают в рассказах достаточно скучны и однообразны. Вкус первенства еще помнят, а вкус игры, обеспечившей первенство, или забыли, или, что вероятнее, не пробуют выразить. Но умрут с ним на зависть потомкам.

С тех пор прошло уже больше сорока лет. Масса последующих футбольных впечатлений, хлынувших на всех нас, к тому же растиражированных телеэкраном и закрепленных в перенасыщенной памяти повторами видеозаписей, должна бы, по безнадежной вероятности, размыть, размагнитить эстетический экстаз, вызванный торпедовской игрой, втянутой в плохо сейчас просматриваемую давность.

Но я и не надеюсь ощутить еще раз на своем веку энергию сна, облаченную в артистизм такой пробы на футболе. Я точно знаю, что больше не видел никогда такого раскрепощенного труда, такой веселой, самодостаточно пижонской, не знающей в себе сомнений спортивной молодости. «Торпедо» никого не громило, не подавляло, не терзало, а просто выглядело талантливее соперников во всем — от первой и до последней секунды игры, а не матча. После самых ответственных игр в шестидесятом году никто из торпедовцев не чувствовал себя измотанным: с удовольствием поиграли бы еще… И никакого страха перед любым противником — с нетерпением ждали начала матча, чтобы поскорее проявить себя. Это состояние в последующие годы никогда к ним всем сразу не возвращалось.

19

Со сборной Польши играли в Москве. Аншлага не было — польские футболисты не тронули воображения нашей аудитории, неизбалованной, но продвинутой в понимании футбола, как, может быть, никогда потом — но восемьдесят пять тысяч в Лужниках собралось. Из Испании на матч приехал тренер их сборной Эленио Эррера.

Валентин Бубукин говорил, что в основной состав тогдашней сборной СССР попасть было крайне трудно, зато тем, кто вошел в него прочно, игралось в команде легко: партнеры очень верили друг в друга.

С поляками разобрались на удивление просто.

Стефанишин — вратарь, очень понравившийся нам в приезд сборной Польши восьмилетней давности, когда сборная Москвы проиграла гостям при своем дебюте в первый для нашего футбола олимпийский сезон, — пропустил от четырех советских форвардов семь мячей. Понедельник забил три гола, Иванов — два, Метревели с Бубукиным по одному. Маслаченко за пять минут до окончания матча пропустил единственный мяч от Поля с одиннадцатиметрового удара.