Стрельцов. Человек без локтей

Не собираюсь одной стрельцовской бестактностью объяснять некоторое охлаждение, наметившееся в дружбе партнеров к началу сезона пятьдесят восьмого года.

Думаю, что Валентин Козьмич — напомню лишний раз, что был он старше Эдика, а мы здесь условились принимать во внимание особые счеты спортсмена со временем, отмеренным ему на судьбу и карьеру, и не только старше, но и умнее, о чем я никогда не забываю, когда сопоставляю их жизни в футболе, — так вот думаю, что Валентин Козьмич начал немного уставать от непредсказуемости товарища, с которой в быту он справлялся с гораздо меньшим удовольствием, чем на поле. Кузьма не отказывался от развлечений, но безоглядность в них ему все больше претила. Выпить он мог никак не меньше, если не больше, чем Стрельцов, но никакого кайфа от потери контроля над собой никогда не испытывал. Эдик, прямо скажем, пить не умел. Он был из тех людей, что меры убежденно знать не хотят — хмелеют довольно быстро, но пить продолжают все равно, невольно возлагая на собутыльников необходимость дальнейшей опеки и транспортировки. При славе Эдика ему вроде бы гарантирована была забота и опека. Но, как видим, все равно же влипал в различные неприятности. Мне кажется, Иванову претила роль какой бы то ни было уважаемой, любимой, однако, няньки. Кроме того, он гораздо острее и осмысленнее чувствовал свою избранность. Дорожил ею — и ею же руководствовался, выбирая компанию для отдыха с предполагаемым вкушением напитков. Возможно, развлечения Эдика раздражали его однообразием, круг интересов Иванова под влиянием знакомств, доступных знаменитому футболисту, расширялся.

Ну и чувство самосохранения у Валентина, конечно, было выше. Травму, полученную им в пятьдесят пятом году, излечить полностью не удалось: колено у Иванова так и не сгибается до конца — Лидия Гавриловна считает, что он прихрамывает и при ходьбе. Поэтому свою дальнейшую жизнь в футболе он вынужден был строго просчитывать. Это никогда никому не бросалось в глаза. Иванов не переусердствовал в тренировках. Но и не давал себе поблажек в труднейших матчах. Ни в чем себя не ограничивал, в течение всей футбольной карьеры не забывал дороги в хорошие рестораны. Артистичность в игре сочетал с приветливой общительностью в быту, особенно когда вращался в кругу стоящих, интересных ему, равных по положению в обществе людей. Но внутреннее ощущение опасности, возникшее в годы, когда в молодые их со Стрельцовым безумства стали вмешиваться власти и пресса, никогда больше его не оставляло. Он раньше других осознал, что на ведущих игроков, не спрятанных под кителями и гимнастерками с погонами, идет атака и возможен отстрел… Не знаю, предостерегал ли он Эдика от шагов совсем уж неосторожных или не верил, что Стрельцов, слишком далеко от берега отнесенный теплым течением эйфории, его услышит, но поведением повзрослевшего человека он уводил себя в сторону от участившихся нападок на вольничавших футболистов. Недоброжелатели обвиняли потом Валентина в излишней хитрости. Но он своим — отдельным — миром жертвовать не захотел — и что же: бросать в него за это камень?

Иванов женился на Лиде через три года после знакомства в Ташкенте.

Возможно, дававший бестактные советы Эдик считал себя опытным семьянином — он женился в пятьдесят седьмом. А вслух о намерении сочетаться с Аллой браком заговорил еще до Мельбурна — он со своей девушкой знаком был со школы.

«У моей тетки была подруга тетя Лена, — рассказывает Алла (чуть позже я объясню, почему ни слова в ее рассказе не тронул редакторским карандашом), — она была у него воспитательницей в детском саду. Говорила, вроде и не такой уж озорной Эдик был, но в угол поставят — никогда в жизни не попросит прощения.

Мы жили не так уж далеко друг от друга, хотя, чтобы дойти ему до меня, надо было делать такую загогулину — полчаса, наверное, шел. Он жил в Перове, а я на Перовском шоссе. Я в Москве, а он за городом.

Мне кажется, что я его видела в детстве на «Фрезере». Там в одном здании была женская школа № 453 и мужская № 439. Когда мы, девчонки, возвращались домой, вечно нас эти мальчишки гнали через свалку, били портфелями. Почему я думаю, что, может быть, он среди них был? Потому что позже он дружил с одним мальчишкой с моего поселка, с Витькой Канашкиным. Он к нему ходил не зря. У Витьки мама была хлеборезкой, и, когда бы мы, дети, ни входили в гастроном, она нам всё горбушки давала…

Взрослым я увидела Эдика зимой пятьдесят пятого года. Нам очень нравилось ходить в клуб перовский, и вот я там увидела его однажды и как-то первая так на него посмотрела, уж очень выделялся. И он как-то даже лихо рванулся ко мне, но был таким кольцом молодых мужчин окружен, что не преодолел его. Прозвенел звонок, и все ушли: кино началось. И до лета, до 10 июня пятьдесят пятого года, я его больше не видела.