Стриптизерша

Он уже раздевал меня. Осталось завершить задачу. Он видел все остальное, а теперь увидит меня полностью обнаженной.

Но он останавливается, когда белье едва покрывают верхнюю часть моей киски.

— Сними их. Если действительно этого хочешь.

Это мой последний шанс. Я вижу это. Если откажусь, он узнает, что я слишком боюсь.

Я?

Меня не мутило, дыхание оставалось размеренным, не было никаких ощущений, которые, как правило, сопровождали меня во время сильных эмоций. Я в ужасе от того, что, правда, готова сорваться с кончика языка.

Ну, есть две правды борющихся за право быть произнесенными, они обе складываются в предложение из двух слов.

Я выбираю простой путь.

— Я девственница.

Он не реагирует, вообще. Просто смотрит на меня в течение нескольких долгих секунд. Ни один из нас даже не дышит.

Затем приподнимает бровь.

— Это многое объясняет, — он облизывает губы, выдавая волнение. — Как? Я хочу сказать, как ты можешь быть девственницей и стриптизершей? Это не… в этом нет никакого гребаного смысла.

Я тяжело сглатываю, стараясь игнорировать увеличивающуюся между нами дистанцию.

— Так получилось. Я говорила тебе, что мой отец был пастором. Я выросла в очень консервативной семье. До тебя, я целовалась всего раз, и то, это было инициативой мальчика и длилось всего полсекунды так что, наверное, не считается. Никто не… никто никогда не прикасался ко мне, как ты, не смотрел, не целовал. Никто никогда не желал меня, и… и, что важнее, я никого не хотела до встречи с тобой. Я… не знаю, что творю. Боюсь. Тебя. Себя.

Мои руки все еще прикрывают грудь, и я пытаюсь не впасть в панику. Я обнажила перед ним душу, рассказала все без утаек и боюсь позволить себе так доверять.

— Я хочу этого. Хочу тебя. Но… но наследие моей семьи, моего отца, то во что я привыкла верить, должно что-то значить. Быть настоящим. Может, это не продлиться вечно, но… это должно быть что-то большее, чем сейчас. Я ждала слишком долго. Была одинока и напугана, в бесконечном отчаянье, чтобы это было на один раз.

Доусон открывает рот, собираясь возразить, но я затыкаю его поцелуем, успокаивая. Я с трудом разрываю поцелуй, прежде чем растворяюсь в нем.

— Ты можешь открыть мне новый мир, Доусон. Мне это нужно. Ты мне нужен. Ты… мое избавление от всех принципов, по которым я жила, чтобы сохранить себя, настоящую, и я… твоя. Не знаю, как это произошло, но это так. Но… если для тебя это ничего не значит, это уничтожит меня. Есть ли в этом какой-то смысл? Если я отдамся тебе, у меня ничего не остается, но если ты остановишься… — я замолчала, не желая использовать слово из четырех букв, повисшее между нами.

Он касается пальцем моих губ, призывая молчать, но я уже сказала все, что хотела.

— Грей, малышка, я не собираюсь останавливаться. Я, правда, хочу сказать тебе, как много ты для меня значишь, но боюсь, ты не поверишь, подумаешь, что я вру, чтобы добиться желаемого, — он зажмурился на секунду. — Не могу поверить, что ты девственница. Но и не верить не могу.

В комнате холодно, а я абсолютно голая. Доусон замечает, что я дрожу. Он наклоняется, чтобы дотянуться до лоскутного одеяла, сложенного в ногах на краю кровати, и укрывает меня им.

— Объясни мне, почему ты думаешь, что я избавление от твоих принципов?

— Я думала, ты будешь говорить о другом.

— Это мое время. Мне нужно понять. Потому что я хочу, чтобы ты оставалась собой. Не хочу уничтожать тебя.

— Ты не уничтожаешь. Это трудно объяснить, — я закутываюсь в одеяло до подбородка. Доусон кладет подушку под мою голову, я сжимаю рукой ее уголок, собираясь выплеснуть все, что меня тревожит. — Всю свою жизнь я была дочерью пастора, а еще я была маминой малышкой. Но когда мама умерла, я сбежала из Макона в ОСК, чтобы поступить в школу кинематографии, и отец отрекся от меня. Ни звонков, ни почтовых или электронных писем, мы с ним не общались с моего отъезда, который был два года назад. Думаю, что никогда и не будем. Я выбрала свой путь. Выбрала грех. Так он решил. Не осталось дочери пастора, маминой малышки —я осталась в Лос-Анжелесе одна, в университете Южной Калифорнии. У меня не получилось завести друзей. Я была... слишком занята в школе, а потом меня лишили стипендии, и пришлось искать работу, чтобы остаться, мне ведь некуда было возвращаться, нечего делать со своей жизнью. Так что неудача была не моим вариантом. Мне было слишком стыдно просить помощи у отца.

— Почему? — Доусон хмурится.