Стрижи

Он сунул ключ в карман, не задавая больше вопросов. И после дежурного объятия зашагал по улице – здоровенный, сытый, в кроссовках с развязанными шнурками. Прежде чем скрыться за поворотом, он обернулся, с улыбкой поднял вверх руку с зажатым в ней ключом и сделал вид, будто изо всех сил бросает его в сторону машин, потом, показав мне кукиш и опять ключ, изобразил, будто заглатывает его, после чего смешно подпрыгнул и завернул за угол.

8.

Брат не позвонил мне, чтобы сообщить, что перечислил деньги на мой счет, ну а я не позвонил ему, чтобы подтвердить получение. Кажется, мы мало что можем сказать друг другу, а теперь, когда он ходит оглушенный смертью дочери, почти ничего.

Какое-то время назад я вроде бы решил больше не писать о нем в этом дневнике, но ведь понятно, что поток воспоминаний не зависит от того, открыл ты или, наоборот, закрутил кран по своему желанию. Хотя на самом деле сегодня вечером мне захотелось вспомнить вовсе не Рауля. Он пришел мне на ум совсем по другому поводу. Между нами никогда и ни в чем не было согласия, за исключением безоговорочной ненависти к Эктору Мартинесу, хотя щедрость старого дантиста позволила нам обоим благополучно закончить университет. Я хотел было написать в оправдание Эктора, что он никогда не сделал ничего плохого ни мне, ни брату, но не хочу врать. Он посмел на несколько лет украсть у нас нашу мать, и мы не смогли ему этого простить.

У меня нет ни малейших сомнений, что сеньор Эктор вел себя с мамой как настоящий кабальеро, облегчая ее вдовью участь, в первую очередь спасая от одиночества, и щедро давал то, в чем она так нуждалась, – внимание и любовь… Он часто возил ее в путешествия, из своего кармана оплачивая все расходы. Благодаря ему она стала лучше одеваться, он часто дарил ей цветы, а иногда и драгоценности. Вместе они ходили на концерты, в музеи, в шикарные рестораны и посещали разного рода приятные места. Наконец-то кто-то старался доставить удовольствие ей самой, а не наоборот, как случалось обычно. Мне понадобилось немало времени, чтобы осознать это, и, полагаю, моему брату тоже.

Мы подозревали, что этот безупречно одетый, слегка церемонный и добрый, по словам мамы, сеньор решил занять место нашего отца. Нам было прекрасно известно, какую материальную помощь он оказывает нашей семье, и поэтому мы не могли бросить ему в лицо неприятную правду.

За спиной сеньора Эктора мы вырвали у мамы обещание держать его подальше от наших глаз. Но Раулю и этого было мало. Он просто запретил ей выходить замуж за этого семидесятилетнего человека. И я поддержал брата. Мама успокаивала нас, просила отнестись к ситуации с пониманием, попробовать получше узнать Эктора; а еще она давала нам всякого рода объяснения, чтобы умерить наши страхи, которые считала беспочвенными. Говорила, что папа всегда был и останется в ее сердце, но я в это не верил.

Таким образом мы редко видели Эктора (я почти совсем его не видел, поскольку уже жил независимой жизнью), но иногда обстоятельства вынуждали нас с ним пересекаться. То Раулю, то мне приходилось быть свидетелями сцен, которые заставляли нас саботировать отношения матери с этим человеком, пока мы наконец не добились своего – они расстались. Как-то утром брат разбудил меня вне себя от ярости и сообщил, что видел, как они целовались. Сейчас уже не помню, где он их застукал, да это и не имеет никакого значения.

– Целовались, Тони! В губы! Ты можешь себе такое представить?

Рауль воспринял это не только как действие, противное гигиеническим правилам, и как оскорбление памяти отца, но и как неоспоримое доказательство желания Эктора влезть в нашу семью.

– Такие типы притворяются любезными, а стоит им добиться своего, скидывают маску, начинают командовать и завладевают тем, что им не принадлежит.

Я так и не понял, почему Рауль пришел к таким выводам, но одна только мысль, что Эктор Мартинес коснулся своими шершавыми губами губ нашей матери, вывела меня из себя.

Однажды вечером я направлялся к маме, чтобы забрать белье, которое она мне обычно стирала, и увидел, как они вдвоем выходят из такси. Они немного прошли, взявшись за руки, и, чуть не доходя до подъезда, в тени дерева вдруг обнялись. Место было не таким темным, чтобы я не разглядел, как Эктор мял ее груди, а мать не только не протестовала, но еще отклонялась немного назад, чтобы облегчить ему задачу. Я стоял метрах в двадцати от них и чуть не закричал от возмущения, но быстро одумался и счел за лучшее уйти, не заходя к матери.

9.

С годами стало нужно хорошо присматриваться, чтобы понять, что прежде эти лепестки были желтыми. Когда я в первый раз увидел розу в вазе с узким горлышком на комоде, она уже успела завянуть. Я наивно посоветовал маме подлить туда воды.

– Вот сам и подлей, – ответила она.