Струна и люстра

С самых давних времен (уверен, что с неандертальских), детям хотелось быть вместе. Так им было интереснее жить, играть, узнавать об окружающем мире, учиться быть похожими на взрослых и в то же время создавать свою, ребячью вселенною, в которой жизнь течет по законам детства.

Главным в этой жизни была игра, если даже она содержала в себе дела нешуточные — например, шумовые эффекты при участии в облаве на мамонта, сбор пуль и ядер для защитников севастопольских бастионов или (увы) попытки обчистить соседний сад, угнать лодки с водной станции, сойтись в нешуточной драке с компанией из другого района… Жить интересно! А что в этом интересе полезного, что вредного — разобраться получается не всегда.

Судя по всему, так было и в античную эпоху, и во времена баронов и рыцарей, и в дни Тома Сойера. И так же оно сейчас… Одинаково увлекательно совершать благородные поступки и пускаться в дела, где благородства ни на грош. Главное — щекочущий нервы риск, азарт, заражающая тебя лихость приятелей, ветер приключения… И никто не объяснил толком, что смелость хороша лишь там, где помогает справедливости, что всякое умение должно служить добру. Да и что такое, это самое добро, всегда ли в детские годы осознано до конца?

Да, конечно, добру учили во все времена. Везде по-своему и со своих позиций. А детское сознание (порой достаточно эгоистичное и гибкое) умело находило свои контраргументы наставлениям пастырей, педагогов, родителей и вообще всех, кто пытался держать в узде и учить уму-разуму подрастающее племя.

В ребячьих мозгах жило понимание (иногда, кстати, вполне обоснованное), что «они нам вдалбливают свои правила и поучения, потому что это надо для удобства именно их (взрослых).

А дети хотели жить по-своему… И в ответ на упреки всегда находили ответ. Начиная от примитивного: «А чё…» и кончая более развернутыми формулировками: «Вы только и знаете что вдалбливать нам: делай так, не делай этого, а сами…» «Если вас слушать, можно вообще сдохнуть от тоски и усталости…»

То есть оправдания можно было найти во все времена и во всех ситуациях. Независимо от того, строились они на правде или хитрости.

Детство автора этих строк тоже далеко не безгрешно. Компания на тюменской улице Герцена, в которой я проводил большую часть своего «уличного» времени, отнюдь не была тимуровской командой. Грехов хватало. Однажды осенью, например, затеяли «партизанскую» игру: темными вечерами занимали позицию наверху забора, выходившего на соседнюю улицу Дзержинского, и бомбардировали редких прохожих комками мерзлой грязи и щепками с ближнего дровяного штабеля. А потом, издав боевой клич: «Ура, бей фрицев!», удирали в глубину двора, за сараи и поленницы. Веселье и героизм!.. В глубине души и я, и мои приятели: Толька Рыжий, Вовка Покрасов, Семка Левитин, Амирка Рашидов понимали, что дело наше неправое. Но быстренько соорудили для себя оправдательную формулу, что «все они (то есть взрослые) — такие

(то есть подлые, вредные и вообще заср…) и так им и надо. В самом деле, разве они не такие? На днях какая-то горластая тетка выкинула из очереди за мукой Вовку, который эту очередь честно занимал; вчера соседка Рыжего Таисия Тимофеевна нажаловалась на него, будто он у нее под дверью стрелял охотничьими капсюлями (а он грохнул всего раз, да и то не у двери, а на лестнице); совсем недавно какие-то незнакомые дядьки явились в сквер у цирка и заорали на ребят, чтобы не смели играть там в футбол; а сегодня на уроке учитель немецкого по фамилии Цвиккер вкатал мне двойку только за то, что я забыл дома тощий самодельный словарик, хотя все слова я и без того знал наизусть… В общем, все они один другого стоят. И следовательно, все взрослое сообщество заслуживает мести…

Эту нашу аргументацию, однако, не воспринял один из лидеров старшей компании (по прозвищу Атос), к которой мы иногда примыкали для общих игр. Узнав о наших подвигах, он спросил в лоб:

— Вы что, о…ели? — И пообещал: — Еще раз узнаю, черта с два кого-нибудь возьму в команду, даже тебя, Рыжий!

Речь шла о команде для футбольных состязаний, которые не прекращались на окрестных лужайках и в скверах до зимы. Рыжий Толька — лихой и почти «непрошибаемый» вратарь — изрядно струхнул и сказал, конечно: «А чё я…»

А финальное слово произнес наш ровесник Вовка Пятериков, оказавшийся при этом разговоре:

— Вы, парни, почто совсем спятили? Переутомились мозгами в школе, да? Те люди вам чего плохого сделали? А если бы на ваших матерей кто-нибудь вот так в темноте?…

Вовка был человек умный и начитанный, деревенское «почто» (вернее, «пошто») любил вставлять в свою интеллигентную речь только ради оригинальности и отличался здравостью суждений. Его аргумент про матерей возымел остужающее головы действие (я тут же представил маму под такой «бомбардировкой»). Сказать было нечего, оставалось сопеть с остатками независимости на рожах…