Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

Алетта, как вскоре выясняется, родилась неподалеку отсюда, в Вуппертале, что в Седербергских горах. В Кейптаун она ездила уже столько раз, что и со счета сбилась. Да вот всего на прошлой неделе им пришлось везти в больницу «Гроте Схур» мужчину из Лорисфонтейна, а с ним, в холодильнике, три пальца, которые ему отхватила ленточная пила.

– С вашей матерью все обойдется, – говорит Алетта. – «Гроте Схур» – все самое лучшее.

В Клэнуильямсе они останавливаются для заправки. Водитель «скорой» – он еще моложе Алетты – приносит термос с кофе. И предлагает ей, Марго, чашку, она отказывается.

– Я больше не пью кофе, – говорит она (вранье), – у меня от него бессонница.

Ей хотелось бы угостить их обоих кофе в кафе, хотелось бы посидеть с ними за столиком – по-дружески, как нормальные люди, – но ведь такой шум поднимется. «Господи, поскорее бы настало время, – молча молится она, – когда весь этот идиотский апартеид похоронят и забудут».

Они снова занимают свои места в «скорой». Мать спит. Цвет лица стал у нее получше, и дышит она под кислородной маской ровнее.

– Я просто обязана сказать вам, как я благодарна за то, что вы и Иоганн делаете для нас, – говорит она Алетте.

Алетта улыбается дружелюбнейшим образом, без тени иронии. Марго надеется, что слова ее будут поняты в самом широком их смысле, именно в том, который ей стыдно высказать вслух: Я просто обязана сказать вам, как я благодарна за то, что вы и ваш коллега делаете для старой белой женщины и ее дочери, для двух чужаков, от которых вы никогда ничего хорошего не видели, которые, напротив, приложили руку к унижениям, переносимым вами на вашей родине день за днем, день за днем. Я благодарна вам за урок, преподанный мне вашими поступками, в которых я вижу одну лишь человеческую доброту, – и более всего вашей прелестной улыбкой.

До Кейптауна они добираются в вечерний час пик. Строго говоря, спешить им особенно некуда, тем не менее Иоганн включает сирену и невозмутимо пролагает своей «скорой» путь сквозь толчею машин. Как только они добираются до больницы, мать переносят на каталку и везут в отделение неотложной помощи, она поспешает следом. А когда возвращается, чтобы поблагодарить Алетту и Иоганна, выясняется, что они уже отправились в долгий обратный путь к Северо-Капской провинции.

Когда вернусь! – говорит она себе, подразумевая:

Когда я вернусь в Кальвинию, найду обоих и поблагодарю! – но также и – Когда я вернусь, то буду лучшим, чем прежде, человеком, клянусь! А кроме того, она думает: Интересно, кем был тот мужчина из Лорисфонтейна, лишившийся трех пальцев? Неужели только нас, белых, мчат на «скорой» в больницу – все самое лучшее! – где прекрасно обученные хирурги пришивают нам пальцы и пересаживают сердца и все бесплатно? Только бы не это, Господи, только бы не это!

Когда она снова видит мать, та уже лежит в отдельной палате, в койке с чистыми белыми простынями, переодетая в ночную рубашку, которую ей, Марго, хватило сообразительности прихватить с собой. Мать в сознании, на лицо ее вернулся обычный, не чахоточный, цвет, ей даже хватает сил, чтобы сдвинуть кислородную маску и пробормотать: «Ну, наделала хлопот!»

Она подносит к губам маленькую, младенческую, пожалуй, руку матери.

– Глупости, – говорит она. – Теперь ма должна отдохнуть. Я буду здесь – вдруг я понадоблюсь ма.

Она собирается провести ночь у постели матери, однако дежурный врач ее отговаривает. Матери ничто не грозит, говорит он; за ее состоянием будет следить медицинский персонал; ей дадут снотворное, и она проспит до утра. Она же, Марго, дочерний свой долг исполнила, намучилась при этом, и самое для нее лучшее – как следует отоспаться. Ей есть где остановиться?

У нее живет в Кейптауне кузен, отвечает Марго, она может остановиться у него.