Читаем Сцены полностью

— Что ты брешешь? Какой такой сверток! Вишь, спозаранка-то глаза налил!

— Ей-ей, Силантий Герасимыч, сверток давеча был. Вот уж теперь нет свертка. Стой! — крикнул младший дворник. — Свертка нет, так вон письмо кверху на веревке поднимается. Видишь?

— Письмо и есть, — в раздумье проговорил старший дворник. — Кто ж бы это его поднимал? Личностев никаких подозрительных не видел.

— Давеча сверток вниз спускался, а теперь письмо наверх поднимается, — пояснял младший дворник. — Вон уж поднялось к форточке… Барабанит… Видишь, барабанит по стеклу… А кто барабанит — силы невидимые.

— Тут машина… иначе и быть не может… — решил старший дворник. — Дело, брат, совсем не ладно. Хорошо, что ты заметил. Надо караулить.

— А вдруг, пока мы будем караулить, тут что-нибудь стрясется?

— Что стрясется-то?

— Да вдруг разорвет всю эту машину? Кто ее знает, какая она такая… Может быть, это… Как оно?.. Вот это самое… Ну, вот что в газетах-то писали. Вот что еще разрывается-то…

— Динамит?

— Ну, вот, вот… — подхватил младший дворник. — Динамит и есть.

— Фу, руки, ноги задрожали… — пробормотал старший дворник и даже присел, опустив коленки. — Беги, Василий, скорей к управляющему, — засуетился он, — Или нет, стой, я сам… Управляющего-то теперь дома нет… Давеча чем свет уехал. Беги скорее за городовым… Или лучше стой тут на карауле, а я сам побегу.

— Боюсь, Силантий Герасимыч, как бы не разорвало… Лучше уж я вон на ту сторону, в тот флигель, в подвал пойду, да из подвала… Стучится ведь письмо-то в форточку…

— Стучится и есть. Ах ты, господи! Вот не было-то печали! Залезай в подвал, а я за городовым на угол побегу.

Старший дворник бросился за ворота и минуты через две вернулся с городовым.

— Видишь веревку?.. А письма-то уж нет… — указывал он городовому на флигель.

— Взяли письмо, взяли… — шепотом рассказывал младший дворник, выскакивая из подвала. — Отворилась эта форточка, а я гляжу… Потом вижу, высовывается рука, черная-пречерная такая и вся в шерсти. А я смотрю. Вдруг рука берет письмо, и форточка захлопнулась. А по двору треск… Словно вот из ружья.

— Выстрел? — спросил городовой.

— Не то чтобы выстрел, а вот как будто бы стон или на манер шипения.

— Что тут делать? — сказал старший дворник городовому.

— Надо скорей караул к дверям квартиры поставить… И чтоб ни единого человека не выпускать. А я побегу за околоточным… Сзывай скорее дворников.

— Василий! Беги на задний двор. Да Павел ушел в трактир чай пить, так пошли кухаркина сына из 12-го номера за ним в трактир.

— Тише вы! Не разглашайте… Надо действовать секретно. Погоди до околоточного. Стой оба тут, смотри на веревку и ни с места.

— Не торпеда ли это, Семен Ларивоныч? — спрашивал старший дворник у городового.

— Черт ее знает! Все может случиться. Может быть, и торпеда.

— Мы давеча думали, не динамит ли…

— Чьи квартиры?

— Вверху мещанка Карапузова, а внизу полковница Стреухова. Обе жильцам комнаты сдают. Все разные праздношатающие… Учительша музыки есть… актер…

— Ну, значит дело совсем не ладно! — махнул рукой городовой.

— С нами крестная сила! Вот не было печали-то! И говорил я управляющему, что надо этих квартирных хозяек с квартир согнать. Только хлопоты.

— Что здесь смотрите, Силантьюшка? — спрашивала дворника проходившая по двору кухарка с корзинкой в руках, из которой выглядывали сухари и булки, и остановилась.

— Ничего, ничего… Проходи, матушка… Нечего тебе тут останавливаться! — строго сказал городовой.

— На своем-то дворе, да уж и останавливаться не велишь! — возразила кухарка.

— Поговори еще!

В это время в окне четвертого этажа отворилась форточка, показались руки и косматая голова. Руки держали бумажный сверток и хотели привязать его к протянутой веревке, но вдруг остановились. Голова, увидя, что прямо на нее смотрят два дворника и городовой, быстро захлопнула форточку.

— Видал… Дело открыто… Нас заметили и сбегут… Пусть подручный бежит за околоточным, а мы с тобой пойдем к дверям квартиры.

— Беги, Василий!

Младший дворник бросился за ворота. Старший дворник и городовой направились по лестнице к дверям квартиры.

— Будет нам какая-либо халтура из участка, коли ежели что? — спросил дворник.

— Молчи. Надо ловить.

В полуотворенную дверь на лестнице виднелась пожилая женщина.

— Кого вам, Силантий? — спросила она.

— Вот хозяйка квартирная, — шепнул дворник городовому, не отвечая на вопрос хозяйки.

— Надо допросить. Хозяюшка… Ведь у вас в квартире-то что-то неладно, — начал городовой.

— Господи боже мой! Что такое? — всплеснула та руками.

— Отвечайте прямо: что у вас за машины такие из здешнего этажа в четвертый этаж проведены? Не утаивать! Не утаивать! Все откроем… Скрыться некуда… Никого из квартиры не выпустим и из верхней квартиры то же самое.

— Машины? — переспросила женщина. — Никаких у меня машин нет.

— Как же нет-то, коли у тебя по веревке свертки разные из форточки в форточку ходят! Скажи, какой телеграф затеяла! — крикнул дворник.

— Молчи, Силантий! — остановил его городовой. — Вот сейчас околоточный придет, так она покается.

— Да про какие такие машины? Про какой такой телеграф вы спрашиваете?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дом учителя
Дом учителя

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

Георгий Сергеевич Березко , Георгий Сергеевич Берёзко , Наталья Владимировна Нестерова , Наталья Нестерова

Проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Военная проза / Легкая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее