Студент (СИ)

- Каплун после техникума пошел на завод, работает в бюро стандартизации и на полставки художником. Самуил после техникума с братом на пятом заводе инженерит и в вечернем машиностроительном институте учится. Григоряны получили новую квартиру и переехали. Я как-то встретил сестру Армена Татку. Говорит, у брата уже усы режутся, хотя еще в школе учится. Сама Татка замужем. Красотка. Муж русский. Из шишей.

- А Жорик Шалыгин угомонился, не шумит?

- Да ну, образцовый папа двух дочерей. Только их уже здесь нет. Всем семейством на целину двинули. В нем же всегда какая-то авантюрная жилка сидела.

- Да-а, - усмехнулся Мишка. - Это точно.

Он немного помолчал, потом сказал:

- Улица не изменилась. Знаешь, я сегодня, чуть рассвело, прошелся до самого пустыря. Столько воспоминаний. Все наше детство прошло перед глазами, - голос Монгола потеплел и мне даже показалось, что глаза его увлажнились.

- Улица все такая же, только теперь подросшей малышней командуют Мотя младший и Сеня Письман, - сказал я.

- А ты? Мать говорила, что ты поступил в институт. Я не стал дальше расспрашивать, видел, что с ней что-то не так. Я же не знал про Юрия Тимофеевича.

- Да, учусь, на ИнЯзе. Заканчиваю первый курс.

- А как твои способности? Я же помню, ты сильно болел и у тебя произошел какой-то сбой.

- Я просто стал нормальным, - улыбнулся я и встал, собираясь уйти. Мне стало муторно, и, хотя встреча с Монголом чуть расслабила и отвлекла меня, тревога совсем не отпустила, она сверлила мое сердце, и душа сжималась от ощущения близкого несчастья.

- Давай еще по грамму, - предложил Монгол. - Посидим ли когда еще вот так.

Мы выпили, и я поспешил домой.

Глава 15

Смерть отца. Мой вещий сон. Отпевание в церкви. Повторение сна наяву. Мой дар возвращается. Непонятный мир. Причитания и плач по покойнику. Поминки. Противоречивые чувства.

Отец умер ночью. Мать сидела у него, а он спал, и она дремала, устав от нервного напряжения, в котором находилась всю последнюю неделю невольного ожидания кончины мужа.

Я видел сон. Я услышал плач матери, которую не видел. Просто я знал, что это мать. Я встал с кровати и пошел, чтобы утешить ее, но оказался в храме, где посреди церкви стоял гроб с телом. По четырем сторонам гроба горели свечки, а вокруг стояли люди в траурных одеждах и тоже с зажженными свечами. Ясно слышался голос священника, отпевающего покойника, и тихая, едва различимая, музыка, которая заполняла все пространство храма. Я видел похоронную процессию, растянувшуюся по кладбищу, видел могилу и видел, как кладбищенский работник забивает гвозди в крышку гроба.

Вдруг все стало таять в дымке и исчезло, но появилась пустая кровать, застеленная покрывалом, с подушкой поверху.

Громкий хлопок разбудил меня. Я вскочил весь в испарине, посмотрел на часы. Было без малого шесть часов утра и за окном еще не светало. На столе лежали осколки лопнувшей лампочки, над столом слегка покачивался абажур.

Я понял, что отец скончался...

Хоронили отца, как он и просил, по церковному обряду. Несмотря на весеннее ненастье, когда снег уже начал таять, обозначая прогалины, а под ногами месилась грязь вперемешку со снежным крошевом, народу пришло много. Под траурный марш гроб с телом вынесли во двор и поставили на две табуретки. Гроб и оркестр организовал профком последнего места работы отца. Отец лежал в сосновом гробу, обитом красным кумачом и лентами крепа, собранными в гармошку.

Я равнодушно смотрел на серый цвет лица еще недавно живого родного мне человека. Равнодушно, потому что уже не отождествлял лежащее в гробу тело с отцом. Для меня человек существовал или не существовал. Все остальное уже было не важным. Я переживал за него, когда он угасал от рака, не находил себе места и изводился от тоски и жалости к отцу.

А когда отец умер, и я увидел его мертвым, то поймал себя на мысли, что смотрю с какой-то брезгливостью на труп и воспринимаю его просто как нелепость, несовместимую с тем живым, которого я любил, и кто мне был дорог. Меня попросили побрить мертвое лицо, на котором вдруг выступила щетина, и я с трудом заставил себя взять в руки электрическую бритву и автоматически, избегая смотреть на то, что недавно еще было моим отцом, водил по щекам, усам и подбородку.

Я слышал причитания, похожие на заунывную, надрывную песню бабушки, и истерический, захлебывающийся плач матери, и разноголосые стенания, похожие на вой, родни, но сам не проронил ни слезинки и выполнял все, что меня просили, с отрешенностью зомби. Отца просто не стало. Все остальное было бутафорией. Родственники потом упрекнули меня в черствости, а мать до самой смерти жаловалась, что похоронить ее будет некому, потому что на сына, которого даже смерть отца не тронула, надеяться нечего...