Стукач

Все были рады благополучному исходу потасовки. Ни у кого не вызывал сомнений тот факт, что, не останови они вовремя бригадира, был бы сейчас их односельчанин покойником. А так – ну помахались мужики, ну повздорили! Чего в жизни не бывает? Как поссорились, так и помирятся. Все ж люди-человеки! Вон и бригадир, сразу видно, зла не держит. Даже улыбнулся.

А Соленый и впрямь скривил губы в усмешке:

– Умнее будешь…

– Буду, Платон Игнатьич! – с готовностью пообещал Савелий. – Буду!

– Давайте-ка по хатам, – еще сидя на полу, скомандовал бригадир. – На сегодня праздник отменяется.

Все с ним молча согласились и начали расходиться, горячо обсуждая происшедшее. Каждый считал, что это именно он предотвратил братоубийство.

Через несколько минут в подсобке остались только бригадир да Савелий.

– Слышь, Игнатьич, – обратился Савелий. – Ты на меня зла-то не держи. У меня завсегда язык наперед головы бегёть…

– Оно и видно.

– Ну ты подумай, чавой мне не хватало? Сидели, пивали. Ан нет жа, придралкася к табе сненароку! Я с рождениев глупый такой…

– Да ладно, – примирительно отвечал Соленый. – Я не сержусь.

Он, как мог, успокоил себя, решив дождаться удобного случая, чтобы как следует отомстить Савелию за нанесенное оскорбление. Внешне совершенно спокойный, Соленый в душе весь кипел. Но вспыхнувший пожар страстей сдерживал трезвый рассудок. Убить работягу сейчас означало вновь подвергнуть себя опасности разоблачения. А это было крайне нежелательно. Паспорт загубленного в тайге охотника – настоящего Платона Куваева – служил пусть и не совсем надежным, но все-таки прикрытием. Обстановка в поселке была самой что ни на есть благоприятной. Никто не лез к нему в душу, никто ни в чем не подозревал. И если даже по всему Советскому Союзу объявлен на него розыск, то здесь, практически под носом у колонии, его никто уже не ищет. Менты обложили все крупные близлежащие города. А тут – тишь да гладь да Божья благодать. Придет еще время – выберется отсюда Данил Солонов по кличке Соленый. А пока нужно сидеть тише воды, ниже травы, изображая из себя честного труженика.

Соленый даже жалел теперь, что сорвался на Савелия. Его надо, конечно, прибить за «суку», но сделать это по-тихому, чтобы комар носа не подточил. «И никто не узнает, где могилка его…»

И вдруг взгляд Савелия остановился на оголенной груди бригадира. Ворот рубахи был разорван, на груди красовалась яркая зеленовато-синяя татуировка: «СЛОН. 1962 год»[52]

.

Мужик даже зажмурился, чтобы проверить: не показалось ли? Нет, не показалось. «1962 год». Откуда же у бригадира эта наколка, если манту-лил он на Соловках аж в сороковые?

Страшная догадка обожгла мозг внезапно. Бригадир – Платон Игнатьевич Куваев – не тот, за кого себя выдает! Да и молодой он, если приглядеться, хоть и бороду отпустил… Он разыскиваемый беглый зек! Ведь не так давно вся округа гудела этим известием. Сбежал уголовник и словно сквозь землю провалился. Так и не смогли его найти. А он, оказывается, далеко и не бегал. Вырыл логово волк у самого хлева…

– Ты чего? – настороженно спросил Соленый, уловив взгляд работяги и, как бы невзначай, прикрывая лагерное художество.

– Не, ничавой, – растерянно ответил Савелий, поднимаясь с полу и торопясь к выходу. – Эт я так, от брусниковой. Домой-то идешь-тить, бригадир?..

* * *

Выдворенный из лазарета Лелик по полному праву обосновался в самом дальнем и самом теплом углу отрядного барака. Потеснив одного из приближенных. Барсука, он занял койку в нижнем ярусе. Лежбище самого Барсука было рядом, через тумбочку. А место чуть дальше определили после совершенных подвигов Кешке Монахову.

Здесь царил полумрак, витали запахи одеколона «Шипр» и «Яичного» мыла, а из тумбочек Лелика и Барсука – сырокопченой колбасы и свежего ржаного хлеба. (Вопреки жестким запретам администрации, проверкам и шмонам, изъятиям и наказаниям за изъятое все это вновь и вновь появлялось неведомо откуда.) По мере приближения к выходу, где обретались «мужики» и «черти» – главная тягловая сила любой зоны, – вышеперечисленные ароматы сменялись разящим духом гуталина, черных портянок, сырых простыней и давно не мытых человеческих тел.

По возвращении с работ первыми в барак вошли Лелик, Барсук и Монах. Лишь после этого порог переступили представители нижайших ступеней иерархической лестницы. Все угрюмо и молча рассосались по своим местам. «Мужики» опасливо зыркали глазами по сторонам. При-блатненные ехидно подхихикивали в ожидании предстоящей встряски. «Петухи» просто забились в свой угол за шторку и не смели показать оттуда носу. Но все ждали.

– Шнырь! – позвал Барсук.

С верхнего яруса над кроватью Монаха проворно спрыгнул долговязый и худой, как жердь, зек. Подбежав на полусогнутых к авторитету, замер в готовности выполнить любой приказ.