Стукачи

Он приготовил много горьких слов и упреков, еще больше — способов мести.

Он ждал, он верил, что когда-нибудь судьба подарит эту встречу. И уж тогда расквитается за все разом…

Кешка выронил кружку из рук. Остатки воды вылились на одеяло. Мужик хотел лечь, но не удержался, мешком упал на бок. Застонал жалобно, по-стариковски.

— Не ной! Курва! — сорвалось злое.

— Помираю я, земляк. Кончаюсь. Прости меня, — донеслось до слуха Димки тихое.

Шилов хотел уйти подальше от Кешки, как от греха. Неудержимо зачесались кулаки. И с языка готово было сорваться злое, черное проклятье.

— Меня судьба наказала. И за тебя, — лепетал Кешка, глядя на Димку глазами, полными слез и мольбы.

— Паскуда ты вонючая, — сорвалось в ответ.

— Не ругай, помираю, — с трудом говорил Кешка.

— Твой кент? — подошли фартовые.

Димка смутился. Подавился правдой. Об уходящем, как и о мертвом, плохо не говорят, свело скулы Шилову, и он процедил сквозь зубы.

— Земляк мой. С одной деревни…

— Эй, санитар! Врача волоки, паскуда! Тут фрайер загибается! — закричал кто-то из фартовых во двор.

А вскоре в больничку влетел доктор. Подсел к Кешке. Осмотрел его, прослушал. Сделал укол. И сказал уверенно:

— Кризис. Его надо пересилить. Если к утру температура не поднимется — будет жить.

Кешка слушал и не слышал. Казалось, он давно простился с жизнью и равнодушен к словам врача.

Он смотрел в потолок отрешенными глазами, будто искал там ответ на один-единственный, самый главный вопрос: зачем ему была дана жизнь?

Желтый заострившийся подбородок Кешки дрожал мелко. Словно больших усилий стоило человеку сдержать слова и рыдания. Но мужику, пусть и слабому, больному, нельзя распускаться.

— Тебе скоро домой? — спросил Димку внезапно.

Шилов утвердительно кивнул головой.

— Моим привет передай. Скажи, что я любил их. И ребенка. Даже не знаю, кто у меня родился. Сын иль дочь… Теперь все равно. Пусть не ждут меня…

И Димке вдруг стало жаль полудурка. Жаль, как малую теплинку своей деревни, как кровинку ее.

Стыд за свое — ведь тоже стукачом стал, засвечивал, доносил, и кто-то тоже клянет и жаждет Димкиной смерти, — ожег мужика.

«Прощай ближнему своему грехи его и вину его, и тебе простится, — вспомнились вдруг слова бабки Дуни. — А ведь и сам виноват немало», — укорил себя Шилов и словно гору с души снял, вздохнул легко.

— Прощаю тебя, — сказал Кешке.

Тот, просветлев лицом, слабо улыбнулся.

До ночи помогал Шилов санитару кормить Кешку, отмывать его на широком клеенчатом топчане. Потом переодели его в сухое, чистое белье, перенесли в постель. Снова кормили.

Врач, сделав укол Кешке, пожелал выздоровления. И на вопрос фартовых, что с новичком, ответил уверенно:

— У него сердце сдало. Для вас это не представляет опасности. Сердца не имеете и не заразитесь.

— А при чем температура?

— На этапе простыл. Осложненье получил. Но не безнадежен! — улыбнулся врач.

— Доктор, помогите ему. Земляк мой. У него ребенок родился. А этот, гад, даже не видел его. А как пацану без отца? Подымите! Не то что я трехну его родне?

— Так вы земляки? Ну, что ж, считайте, что я приложу все силы, — вышел врач из больнички.

А Димка через каждые два часа измерял температуру у Кешки, заставлял его глотать таблетки, запивать их сладким чаем.

— Хавай, падла, «колеса», чтоб ты ими до самой деревни срал! Вздумал сдохнуть, хорек, уйти от моей трамбовки! Да я покуда харю тебе не размажу, сам сдохнуть не смогу! Потому, курва, живей дыбай, на катушках чтоб держался надежно. Ты мой кулак знаешь. Нынешнего тебя метелить совесть не дозволит, а подправишься — разделаю, как маму родную. И прощу…

Кешка временами не слышал слов Шилова. Терял сознание. А Димке казалось, что полудурок умер, и Шилов снова гнал санитара за врачом.

Тот под утро не выдержал:

— При таком истощении потеря сознания вполне закономерна. Учтите жестокую простуду, астму, сердечную недостаточность. Все суммируйте и придете к выводу, что ваш земляк еще неплохо держится. Минует кризис, и пойдет на поправку…

Димке хотелось спать. Время шло к рассвету. Шилов прилег на койку. Все фартовые давно спали. И вдруг услышал:

— Дмитрий, поди сюда…

Шилов подошел к Кешке, тот лежал с широко открытыми глазами.

— Прошу, не говори моим ничего. Чтоб, не стыдясь, меня поминали, не воротили бы от имени и дите не краснело за меня. Ты — мужик. Меня понять должен…

— Будет вонь разводить. Днем потрехаем. Сыскал время балаганить.

Димка проспал чуть не до обеда и не видел, как делались уколы Кешке, как кормил и умывал мужика санитар.

Кешка давился порошками и таблетками. Но пил их послушно, безропотно.

Когда проснулся Шилов, полудурок лежал тихо, отвернувшись к стене.

Димка позвал его, Кешка не ответил. И Шилов решил, что тот уснул, не стал его будить. А через час ему велели собраться в дорогу.

Димка тут же забыл о полудурке. И вскоре с чемоданом в руках залез в машину. Та, просигналив у ворот зоны сиплым, требовательным голосом, выехала с территории зоны и повезла Димку на волю. В город. На железную дорогу. Оттуда он пересядет на пароход, потом опять— на поезд. И до самого дома — без пересадок…