Стукачи

— Тому, чтоб живой в дом возвернулась она. Не то утворят, как с Варей. Им долго ль безответное да слабое загубить? Нынче они за Семеновну на тебя зуб точут. Той грозятся червонец надбавить за Варьку. А это — в зону. На Север. Как пить дать. Не жилось им тихо, потаскухам, греховодницам. Бригадиршу-то уж увезли. Вместе с покойницей. В одной машине. Сама я видела. Семеновна все кричала. Не хотела в кузов лезть. Про права свои блажила. Мол, воспрещено живых людей в одной машине с трупом перевозить. Да кто ее слушал нынче? Охранницы дали пинка, не влезла — влетела в кузов. И к Варьке привязали, чтоб не дергалась в пути. Но и то сказать не лишне, измордовали бригадиршу, аж глянуть жуть единая. По глазам и голосу признала. Другое — все отбито начисто. Ничего не осталось.

— А как она в машину влетела? — напомнила Тонька враз.

— Дак ей по голым пяткам палкой били. С размаху, часовые наши. Солдатики. Поневоле вскочила. Ить на нее собак спустить хотели. Овчарок сторожевых. Чтоб прыть разбудить. И спустили б…

Бабка сгрузила картошку. Уехала. А Тонька все не могла поверить в случившееся…

— А давайте жить на коровнике, — внезапно предложила Зинка, когда начало смеркаться.

— Это еще почему?

— Тут тихо, спокойно. Нет шалав. Никто не дерется.

— Нет, Зина. Посчитают, что боюсь я их. Сюда нагрянут. Пусть они теперь дрожат. Я им за Варьку не прощу, покуда жива.

— Нынче суббота. Вы позабыли, наверное. А я помню,

вздрогнула Зинка.

— Да хоть трижды суббота. Ни одна лярва не подойдет.

— Охранницам скажете?

— Нет. Сама справлюсь.

— Их много. А нас только двое, — напомнила девчонка, икнув от страха.

— Выдюжим. Ништяк, — отмахнулась Саблина, напомнив о своей фамилии.

Вечером, вернувшись в барак, Тонька вызывающе дерзко оглядела баб, не переодевшись, не умывшись, не берясь за веник, поужинала вместе с Зинкой. И даже не помыв за собою посуду, легла в постель, искоса наблюдая за каждой бабой.

Она приготовилась ко всему. К ссоре, к драке. Но бабы не замечали ее. И Тонька прикинулась спящей.

Вскоре она приметила, что все лахудры куда-то ушли.

И в бараке остались они втроем. Матрена, Зинка и она — Тонька. Из коридора доносилось шушуканье, тихий смех…

— Я боюсь, — услышала Саблина голос девчонки.

— Ложись ко мне. Не дрожи.

Девчонка легла рядом. Прижалась плотно, словно приросла. И вскоре успокоилась. Уснула.

Тонька лежала с открытыми глазами. Берегла ее сон, внезапной, нежданной помощницы. И тут до слуха долетело тихое:

— Все спят. Не шевелятся, не говорят. Давай ее враз. С ходу. Чтоб не опомнилась. Она и не почует.

— Когда «сучью мушку» ставят, все чуют. Придержать надо.

— Тогда ты давай, — узнала голос Шурки, услышала тихие, крадущиеся шаги.

Тонька напряглась пружиной. И закрыла глаза.

— Спит блядища. Давай иглу. Я ее помечу, — наклонилась Шурка. И тут же отлетела к стене с воем, захлебываясь кровью.

Бабы от неожиданности растерялись. А Тонька, вскочив на ноги, бросилась на тех, кто стоял у койки. Визг, крик, мат, угрозы сплелись в единый клубок.

— Разойтись! — грохнуло от двери. И разъяренные охранницы, хватая баб за волосы, за шиворот, выкидывали в коридор к солдатам, забывшим, что перед ними — женщины.

— Что тут стряслось опять?

— Сучью муху хотела мне поставить Шурка. Вместе с этими стервами, — кивнула Тонька на коридор.

— Опять за свое? — подняла охранница Шурку за волосы. Тряхнула и сказала солдатам коротко: — В карцер мандавошку! На месяц!

Повернувшись к Тоньке, процедила сквозь зубы зло:

— Надоела ты мне, шмакодявка! Не стало покоя нам. Что ни день — скандалы! Уймись. Живи тихо. Хватит выпендриваться. Не то и тебе вломим. Чего, как зараза, ужиться не можешь?

— А я при чем? Я Варьку убила или они? Я их задевала? Иль спокойно должна была носить сучью метку?! — бледнело лицо девки.

— Угомонись! Тут нет правых! Все одинаковы! Не забывайся, где находишься! — гаркнула охранница. И добавила, уходя: — Чтоб тихо, шепотом жили! Понятно?

Тонька вышла в коридор. Измордованные бабы, слышавшие ее разговор с охранницей, умывались над тазом, постанывая, отплевываясь кровью.

Тонька подошла к рукомойнику. Но бабы словно не заметили ее, толпились вокруг.

— Дай пройти! — рявкнула девка внезапно грубо и двинула плечом мешавших. Те расступились нехотя, молча.

Тонька умылась. Вырвала из рук зазевавшейся бабы полотенце. Вытерев лицо, кинула той на плечо и сказала, удивившись собственной смелости:

— Чай мне приготовьте. И живее!

Вернувшись в комнату, села к столу. Сама не верила, что чай ей принесут. Но, диво. Вскоре кружку чая с куском хлеба ей поставили, не сказав и слова.

— Зови всех сюда! — потребовала девка. И когда бабы вошли, оглядев, сказала: — Раз навсегда запрещаю вам игры! Не только по субботам! Дорогую цену за них взяли! Засеку, любую разнесу в куски. За Варю! Понятно?

— А ты нам не указ! Иди в жопу! — подала голос огненно-рыжая Лидка, которую все звали Русалкой.

— Заткнись! По-хорошему предупреждаю! Иначе пожалеешь! — глянула на Русалку.

Та вызывающе повернулась к Тоньке спиной.