Стукачи

— Как же к нам подзалетел? Может, с начальником залупился? Иль гоношился с опером? Кому не потрафил? — не унимался косой.

— Я фронтовик. И угождать всяким не умею и не буду.

— Может, фискалить фаловали, а ты их по фене обложил? — глянул Бляшка на Кондратьева.

Олег Дмитриевич содрогнулся от догадливости вора. Не по себе стало. Взвесив все, решил не признаваться.

— Значит, мурло твое им не по кайфу пришлось. Наколоть вздумали. Но ты не ссы. Дыши, попердывай. Никто на тебя вонять не станет, — пообещал Бляшка.

Олег Дмитриевич рассказал ворам, где и как он воевал. В каких странах довелось побывать.

Мужики слушали его, иногда перебивая рассказ вопросами.

— Тебя на фронт военкомат схомутал иль добровольно поперся?

— Мобилизовали. Как и всех. Я ведь тогда уже на хорошей должности был. Броню хотели дать. Но никого на ней не оставили. Немец пер напролом. Надо было защищаться…

— Ботаешь, что до Берлина дохилял? И что — ни разу не ранило, не контузило тебя? — спросил Бляшка.

— Было. Но в госпитале подлечили. И снова на передовую.

— С рокоссовцами доводилось видеться иль с морскими пехотинцами?

— Бог миловал…

— Это с хрена ли?

— Слышал о них. С меня и этого хватило. Головорезы, бандиты! После них в освобожденных городах лишь пыль и пепел оставались.

— Выходит, тебе навару мы не оставили? А слышь, ты, падла? Я всю войну прошел. Сдыхал, загибался несчетно. А когда война закончилась, нас вместо обещанного освобождения бросили в зоны на досидку! И войну засчитали без льгот, без зачетов. День в день. Вот и я трехаю, зачем мы воевали? За кого? Знали бы тогда, чем все закончится… А ты про навар… Ничего не оставалось… Кому оно все досталось, если нас прямо из Берлина в Магадан бросили? Кто все сгреб? Да такие, как ты! Нас, в чем были, из Германии вывезли. Даже обмыть победу не дали. А в ней и наша доля — немалая. Да и трофеи… Их меж собой уже вы делили. Уже без риска и страху! Так что захлопнись, кент! Воры для вас западло? Но мы своими сикурами и жизнями дорогу к той победе вам выстелили. А вы — наградили нас…

— Меня не легче отблагодарили. Иначе тут не оказался бы, — вздохнул Кондратьев.

Бляшка, как понял Олег Дмитриевич, был хозяином барака. Он не ходил в столовую. Еду ему приносили воры. Не выходил он и на работу. За него вкалывали все. Он не дневалил. Даже белье ему стирали сявки. Они же сушили его обувь и шестерили за столом. Бляшка сам наказывал и держал свой порядок в бараке, заведенный давно.

Кондратьев не сразу понял, для кого у него забирают половину пайки каждый день. И, не выдержав, возмутился вслух.

— Чего? Свежак хвост поднял? Всыпьте ему мозгов, чтоб без трепу усек, как в нашей хазе дышать надо, — велел Бляшка мужикам.

И Кондратьева избили так, что он неделю о пайке и не вспоминал.

Олег Дмитриевич запомнил урок. Без объяснений и споров смирился с побором. Но внешне. В душе ничего не прощал. И, присматриваясь к ворам, ждал своего часа.

Он знал, случившееся с ним не самое страшное. Довелось увидеть и худшее.

Вечерами зэки играли в карты. Конечно, на интерес. Случалось, загоняли проигравшего в парашу. И там, сидя по шею в дерьме, он кукарекал, пел блатные песни — по желанию воров. Это наказание проигравшемуся считалось самым легким, мелким. Бывало, задолжавшему рубили палец на ноге иль руке под дружный хохот. Бывало, проигравшегося выкупал кто-то из своих. И тогда тот счастливчик вкалывал по две смены неделю и больше. Случалось, под дикий гик и свист трамбовали проигравшего — до полусмерти. Все это было цветочками, как говорили воры. Войдя в азарт, нередко ставили на кон чью-то жизнь. И если проигранный не мог выкупить у выигравшего свою душу, его убивали.

Кондратьев понимал, что в любую минуту может оказаться ставкой в игре. Но как уйти от этого?

Проситься в барак к работягам? Но и там — свои законы. Наслышался о них. Тоже махаются зэки по нескольку раз на день. И тоже выносят оттуда покойников. Попробуй разберись — был ли мертвый виноват? Администрация зоны в это не вникала. Списывала дело в архив. Не стало зэка — меньше мороки.

Попроситься в барак к политическим? Но они такое сами не решают. К ним переводит лишь администрация. А значит, надо соглашаться в стукачи.

Кондратьеву этого не хотелось. Помогать органам, посадившим его, было против всяких устоев. Да и обида удерживала. И он терпел.

С утра до ночи в бараке воров стоял шум. Постоянные разборки, мордобои, матерщина выводили из себя. Спокойно полежать или уснуть было мудрено. А и прекратить все свары, ссоры не мог никто, кроме Бляшки. А он молчал. Словно не мог жить без того или давно привык.

Просить его угомонить своих кентов было бесполезно. В ответ услышишь насмешки, мат. И Олег Дмитриевич приучал себя к терпению.

Он лежал на шконке, отвернувшись ко всем спиной. И вспоминал прошлое, заставляя смотреть на него со стороны, чтобы не рвать душу.

Кондратьев хорошо помнил свой деревенский дом в Солнцевке — на Орловщине. Дом был большой, крепкий, под рыжей соломенной крышей, с выбеленными стенами и вышитыми занавесками на окнах.

Сзади дома — сарай для коровы, свиней и кур.