Ступеньки, нагретые солнцем

Там, в деревне Шатрище, Тимка полюбил сидеть на крыльце. Почему люди сидят на скамейках, на стульях? На крыльце в сто раз удобнее. Сам садишься на верхнюю ступеньку, ноги ставишь не на следующую, а через одну. И сидишь, думаешь. Солнышко нагреет ступеньки и тебя. А мимо идут люди, и каждый что-нибудь скажет. Иногда словами, а иногда без слов.

Вот прошёл пастух Савушка, длинный кнут висит на плечо и сзади по траве тянется. А за кнутом бежит котёнок тёти Насти, хватает лапой, как будто это мышиный хвостик.

— Тимка, дед дома? — спрашивает Савушка. — Я ему табаку купил. Отдашь. — И протянул Тимке пачку табаку.

До пенсии дед был начальником маленького причала на Волге, здесь же, в деревне. И теперь многие речники приезжают навестить деда. Тимка помнит, как пришёл капитан теплохода «Багратион». Белая фуражка, синий китель, ботинки скрипят.

— Тимка, а дед дома?

— Дома, дома, — сказал дед за Тимкиной спиной.

Они долго сидели с капитаном, толковали. И капитан сказал:

— Мне, Тимофей, нужен твой совет.

Тимка на крыльце сидит, на закат смотрит, а сам думает:

«Даже бывалый капитан трёхпалубного теплохода, смелый и суровый, деда уважает и с ним советуется. Он капитан, а дед — просто дед. Или как же тогда?»

Тимка в то лето и в лесу заблудился, когда с Колькой ходили по грибы. И в крапиву с забора свалился. И сома в реке поймал. А вспоминается больше всего почему-то крылечко, ступеньки, нагретые вечерним солнцем. Как он сидел там, о чём думал, что видел.

Дед сказал однажды:

— Ты, Тима, к нам не только отдыхать приехал. Ты к нам расти приехал. Вот и расти.

А он и рос.

Тимка знал, что в войну дед воевал. Но дед никогда не говорил об этом. Говорил про другое.

— Лодка опять потекла, надо взять у Мишки-лесника смолы и просмолить лодку.

Тимка помнит, что бабушка тогда сказала:

— У всех моторы давно, а мы всё на вёслах. У всех катера, «казанки» алюминиевые, а у нас лодочка худая, дощатая. Нет, Тимофей, всё-таки ты пустодом.

А дед подмигнул Тимке и ответил:

— Почему пустодом? Разве наш дом пустой? У нас в доме и веселье, и внук Тима, и мы с тобой, хоть и старые, а не пустое место.

— Болтай! — Бабушка сердилась, но дед не боялся бабушку.

Дед говорил о папе:

— Зря, Тима, твой отец в городе обосновался. У нас жизнь чистая, простая. А город всё путает в человеке. И отец стал уже не тот.

— Почему не тот? — обиделся Тимка. — Отец хороший.

— Правильно защищаешь. Так и быть должно. Даже если плохой был бы, ты должен за него вставать. Тем более — хороший. Но я и не сказал, что он плохой. Но в деревне жизнь вольная, чистая. Волга. Рыба. Небо. Лес.

— Молчи, молчи уж! — сердится бабушка, а сама достаёт ухватом из печи чугунок с картошкой. — У них газ и отопление без трудов. У них метро. А в магазине колбаса в любое время.

— А у нас зато молоко какое? А картошка какая? Свежее все, живое.

Про картошку говорил, а про войну не сказал ни слова.

Вечером Тимка спросил:

— Деда, ты в войну воевал? А молчишь.

— Что говорить прикажешь? Кто же в войну не воевал?

— Расскажи, деда, — и Тимка подвинулся на ступеньке, чтобы дед сел с ним.

Они смотрят на Волгу, там, за широкой водой, садится солнце, оранжевое, совсем круглое и очень большое. Тимка никогда не видел в городе такого солнца. Странно. Знает, что солнце на свете одно. А чувствует, что здесь оно такое, какого нигде нет.

Где-то мычит корова. Где-то гонко и хрипловато кричит петух, молодой петушок, голос ещё не окреп. Прошли с причала женщины с пустыми корзинами, лиловыми внутри, возили в город чернику.

— Здравствуйте, дядя Тимофей, — сказала та, что помоложе.

— Здравствуй, Тимоша, — сказала та, что постарше. — С внуком солнышко провожаете? Хорошо сидите, смотреть на вас хорошо.

— Да вот, сидим, — дед раскурил трубочку.

Они ушли, а он посапывает трубкой, молчит.

— Рассказывай, дед.

— Расскажу, Тимка. Мне много надо тебе рассказать. Не знаю, как успею.

— Успеешь. Я ещё долго буду. Рассказывай понемногу.

Дед улыбается чему-то своему, что-то в его улыбке печальное.

— Война, Тима, это не только стрельба — они в нас, а мы в них. Хотя стрельба, конечно, в первую очередь. А вспоминается чаше всего не стрельба, не бон. Хотя и бои, конечно, тоже… Однажды враги обстреляли наш катер, меня ранили. Пока доставили в госпиталь, и сильно ослабел от потерн крови. Живёшь, живёшь и никогда не думаешь, что в тебе течёт горячая красная кровь. Несёт по тебе жизнь, силу…

Тимка слушает деда. Правда, никогда не задумывался об этом — течёт по тонким человеческим жилкам живая кровь. Порежешь палец, увидишь красную капельку, тогда только про неё вспомнишь. А так чего о ней думать? Но вот дед сказал: «Ослабел от потери крови». И сразу страшно за деда: потерял бы много крови, потерял бы жизнь. Война это страшно.

Тимка поднял ладонь, посмотрел, как светит сквозь пальцы солнце и пальцы просвечивают ярко розовым. Придвинулся поближе, плечом упёрся деду в бок. Тепло, надёжно стало.

— Рассказывай, деда.