Суд герцога. Колумб.

— Только? — удивлённо поднялись густые брови фрея Хуана. — До неё же добрых десять миль. А скоро ночь. Вы знаете дорогу?

Путник улыбнулся.

— Это не проблема для того, кто привык находить путь в океане.

Приор уловил в голосе нотку тщеславия и задал следующий вопрос:

— Вы — опытный мореплаватель?

— Судите сами. На север я плавал до Туле, на юг — до Гвинеи, на восток — до Золотого Рога.

Приор глубоко вздохнул и ещё пристальнее вгляделся в мужчину, пытаясь убедиться, что перед ним не хвастун. Удовлетворённый увиденным, он вновь улыбнулся.

— То есть вы побывали на границах мира.

— Вернее, известного нам мира. Но не действительного мира. До тех границ ещё плыть и плыть.

— Как вы можете это утверждать, никогда не видев их?

— А как вы, святой отец, утверждаете, что есть рай и ад, никогда не видев их?

— На то есть вера и богооткровение, — последовал суровый ответ.

— Совершенно справедливо. В моём случае к вере и богооткровению добавляются космография и математика.

— А! — В глазах вспыхнула искорка интереса. — Проходите в ворота, сеньор, во имя Господа. Тут сквозит, да и вечер сегодня прохладный. Закрой ворота, Инносенсио. Прошу вас, сеньор. Окажите нам честь, воспользуйтесь нашим скромным гостеприимством. Как вас зовут, сеньор?

— Колон. Кристобаль Колон.

Вновь пристальный взгляд приора прошёлся по семитским чертам лица путника. Такая фамилия встречалась у новых христиан, а приор мог привести не один случай, когда Святая палата отправляла их на костёр за следование еврейской религии.

— Чем вы занимаетесь?

— Я моряк и космограф.

— Космограф! — Приор сразу забыл о своих подозрениях. Среди прочего его очень интересовали загадки, то и дело подбрасываемые космографией.

Зазвонил колокол. Осветились внутри удлинённые готические окна часовни.

— Я должен оставить вас, — сказал фрей Хуан. — Мне пора на вечернюю молитву. Инносенсио проведёт вас в келью для гостей. Мы увидимся за ужином. А пока мы накормим и напоим вашего ребёнка. Ночь вы, естественно, проведёте у нас.

— Вы очень добры к незнакомцу, господин приор. — Колон с достоинством принял приглашение, на которое он рассчитывал.

По натуре действительно добрый, приор тем не менее отдавал себе отчёт, что подвигнула его на это не только доброта. Он разбирался в людях и ясно видел, что не обычный путник постучался в ворота монастыря. Разговор с таким человеком мог принести немалую пользу. А если и нет, то хоть немного разнообразить теперешнюю довольно-таки скучную жизнь фрея Хуана.

Колон, однако, не поспешил в келью, а постарался убедить приора в глубине своей веры.

— Отдохнуть я ещё успею. Сначала я хотел возблагодарить Господа нашего и Святую деву за то, что они привели нас к столь гостеприимному дому. Если вы позволите, святой отец, я пойду с вами на вечернюю молитву. Малыш, конечно, устал. Я был бы очень благодарен, если б мог поручить его заботам нашего брата.

Он наклонился, чтобы поговорить с ребёнком, который, родившись и получив воспитание в Португалии, не понимал ни слова по-кастильски. Выслушав отца, пообещавшего ему долгожданный отдых и сытный ужин, мальчик с готовностью последовал за светским братом. Отец проводил сына нежным взглядом, а затем повернулся к приору.

— Я задерживаю ваше преподобие.

Доброй улыбкой приор пригласил его войти в маленькую часовню Святой девы Рабиды, славящейся чудодейственной силой, хранящей от безумия.

Колокола затихли. Монахи уже собрались на клиросе, и приор, оставив Колона одного в нефе часовни, прошёл на своё привычное место.

Глава II. ПРИОР ЛА РАБИДЫ

— Dixit Dominus Domino Meo: sede a dextris Meis…[4]

Молитва наполнила часовню, и фрей Хуан, щурясь от дыма свечей, с удовлетворённостью отметил должную набожность коленопреклонённого гостя.

И столь велико было любопытство приора, что он распорядился пригласить Колона к своему столу, а не кормить его в холодном зале, предназначенном для бездомных странников.

Колон принял приглашение как должное, без удивления или колебания, и братья, сидевшие за длинными столами вдоль стен трапезной, украдкой разглядывали скромно одетого незнакомца, гордо, словно принц, вышагивающего рядом с приором, и спрашивали себя, что за идальго пожаловал в их скромную обитель.

Фрей Хуан подвёл Колона к небольшому возвышению в конце трапезной, на котором стоял его столик. Стену за возвышением украшала фреска, изображающая тайную вечерю. Судя по качеству работы, автором её был один из монахов. На потолке тот же художник нарисовал святого Франциска, причём и эта фреска не блистала мастерством. Теперь фрески освещала подвешенная к потолку шестирожковая масляная лампа. На стенах, вдоль которых стояли столы, выкрашенные белой краской, друг против друга висели портреты двух герцогов Медина-Сели, изображённых в полный рост, с одеревеневшими конечностями, торсом, головой. Герцоги сердито хмурились друг на друга. Окна, квадратные, забранные решётками, были лишь на северной стене и достаточно высоко, так что увидеть в них можно было только небо.