Суд народа. Тайны Великой чистки

— А чего странного, — удивился Блохин, — Все легко объяснимо. Мы с тобой знали, что расстреливаем врагов народа, которые совершили множество злодеяний. К тому же мы просто выполняли свой долг перед Родиной, защищая ее. Вот и все. Нас не мучили поповские рассуждения о том, что убивать — это грех и за это нам в аду гореть вечно. А ребята верили в эти сказки, хотя и носили в карманах партбилеты. Думаешь, почему они в партию вступили — ради карьеры. Думаешь, они понимали, что в стране происходит — нет. Они расстреливали людей, а потом мучились от осознания того, что совершили плохой поступок, за который гореть им в аду после смерти. Мы с тобой об этом не думали, вот живы и здоровы. Вспомни свои ощущения после первого расстрела. Ты что напился после этого? Подал рапорт с просьбой перевести в другое подразделение? Застрелился? Утром как обычно вышел на службу, словно ничего не произошло. Знаешь, я ведь заранее знал, что так произойдет. Я это во время нашей первой встречи понял. Когда задал вопрос о том, сможешь ты застрелить человека. Увидел я твой взгляд. Пустой и отрешенный. Я словно в бездну заглянул. Ты никаких эмоций не испытывал! Из тебя бы прекрасный палач получился! Даже лучше, чем Магго. Тот стрелял, что бы удовлетворить свою потребность ощущать себя выше других — жажда власти, а ты бы стрелял просто так — просто выполняя приказ.

Расстрел

В отличие от Блохина и других стрелков перед войной мне лишь однажды пришлось казнить приговоренных к высшей мере наказания «врагов народа». Хотя стрелять в людей мне приходилось много раз. Сначала на Дальнем Востоке, когда задерживали нарушителей, а потом на территории Западной Украины и Прибалтики, когда сражался с местными националистами. Там была война, а в Москве — мир. На западных и северо-западных рубежах бой мог начаться в любое время суток на городской улице или лесной дороге, а в столице выстрелы звучали по ночам в специально оборудованных местах, да и назвать московские стрельбы настоящей схваткой с врагом нельзя — обычные расстрелы, а точнее добивание проигравшего схватку врага. С этим задачей кто угодно справится. Главное осознать, что приговоренный к смерти судом московский «враг народа» почти ничем не отличается от дальневосточного нарушителя госграницы. Единственное различие — первый безропотно примет свою судьбу и не окажет никакого сопротивления палачу, а второй будет сражаться до последнего.

Когда мне пришлось однажды, вместо одного из палачей (его увезли в больницу с приступом аппендицита), расстреливать группу «врагов народа», то я не испытал никаких эмоций при выполнении приказа Блохина. Помня рассказ отца, я не смотрел в глаза жертвам, а стрелял им в затылок. Поднимал наган, целился, задерживал дыхание и плавно нажимал на спусковой крючок. После окончания казни я вышел в коридор, налил грамм пятьдесят спирта, выпил и под недоуменные взгляды других стрелков приступил к трапезе. Наверно они ожидали от меня всего, кроме этого. Потом Блохин рассказал мне, что если до этого палачи считали меня способным только прислуживать начальству «штабным писарем» и презирали меня, то после этого случая, стали бояться и уважать. «Ведь точно так же ты можешь застрелить любого из них» — объяснил комендант.

Снились ли мне потом лица тех, кого я расстрелял тогда? Возможно, что звучит цинично, но для меня они были безликими «врагами народа», которые понесли заслуженную кару за свои преступные деяния. Я, в отличие от большинства палачей, искренне верил в то, что эти люди противники советской власти и моей Родины и поэтому подлежат уничтожению. А вот для стрелков они были людьми, которых начальство приказало убить. И если палачи не выполнят это задание, то сами могут оказаться на месте приговоренных к высшей мере наказания. При этом никто из палачей почему-то не думал, что он сам добровольно согласился стать стрелком. У каждого из них была возможность отказаться от участия в казнях, но они не сделали этого. Сначала стали палачами, а потом всю оставшуюся жизнь мучились от того, что им приходилось совершать. Плата за материальные блага и возможность ощущать свою власть над другими людьми. Вот только чувство превосходство над другими людьми было иллюзорным. Ничего они не могли решить. Если человека приговорили к расстрелу, то палач не мог помиловать его. Он лишь на несколько минут получал возможность ощутить власть над жертвой и отнять у нее жизнь. Возможно, что палачи запоминали имена и лица своих жертв. Лично я помню казнь только бывшего наркома внутренних дел Ежова, а все остальные расстрелы стерлись в моей памяти. Остались лишь места, где проходили казни.

Бутово

Через неделю после вступления в должность и знакомства с процедурой оформления документов, Блохин отправил меня на первое самостоятельное задание — на спецобъект «Бутово». Он подчинялся Управлению НКВД Московской области. Туда привозили для приведения смертного приговора заключенных из Таганской, Бутырской и Сретенской тюрем столицы, а так же тюрем Московской области.