Суд народа. Тайны Великой чистки

Третий миф — Сухановка фактически была не тюрьмой, а следственный изолятор, т. к. после оглашения приговора содержащихся здесь людей отправляли в ГУЛАГ или расстреливали.

Четвертый миф — спецобъект, якобы, охраняла рота дивизии особого назначения НКВД. В структуре войск НКВД СССР действительно была Отдельная мотострелковая дивизия особого назначения, но ее подразделения не охраняли следственные изоляторы, тюрьмы и лагеря. Этим занимались конвойные войска НКВД.

Пятый миф — расстрелянных на спецобъекте «врагов народа», якобы, сжигали в оборудованном в храме крематории. На самом деле, после приведения смертного приговора в исполнение и оформление акта, тело грузили в грузовик и отвозили в морг столичной Бутырской тюрьмы. Там оформляли новый акт с указанием другого места смерти — одной из московских тюрем.

В 1931 году на территории бывшего Свято-Екатерининского монастыря была организовано две колонии: для малолетних и взрослых преступников, которые подчинялись ГУМЗ — Главному управлению мест заключения.

В 1935 году территория бывшего монастыря была передана в аренду Союзу архитекторов СССР. По соседству располагался Дом отдыха этой организации. На территории монастыря поселили обслуживающий персонал Дома отдыха. Впрочем, повара, горничные и уборщицы жили здесь недолго. В ноябре 1938 года их, по приказу Ежова, выселили, а бывший монастырь был снова передан в распоряжение НКВД. Его нарком внутренних дел планировал использовать для завершающей стадии уничтожения своих врагов в центральном аппарате НКВД. Вот только судьба с ним сыграла злую шутку. Как однажды сказал Блохин: «Ежов сам попал в вырытую яму»[12]. После ареста он несколько месяцев провел в одной из камер Сухановки. Несколько раз его приезжал допрашивать Берия. Правда, персонального кабинета, как утверждают отдельные «историки» у наркома не было. Он занимал свободное помещение, где в другое время трудились его подчиненные, беседовал с подследственным, а затем возвращался в Москву.

Сухановская особорежимная тюрьма располагалась на окраине подмосковного города Видное (Павелецкая железная дорога). Сейчас там снова открыт монастырь. Никаких следов от тюрьмы не сохранилось. Церковные власти постарались уничтожить все следы советского периода истории этого места.

Когда я впервые приехал на Спецобъект № 110, а после расстрела Ежова мне пришлось еще несколько раз посетить это место, то удивился странному сочетанию: каменные мощные монастырские стены и «нити» колючей проволоки над ними. Парадные ворота с построенной над ними церковью замурованы, проехать или пройти можно только через расположенные с противоположной стороны хозяйственные ворота. Рядом со входом деревянное строение — КПП.

Попав на внутренний двор, не сразу понимаешь, что на территории особорежимной тюрьмы. Во дворе на веревках сушится белье. Бегают дети. Спешат по своим делам женщины — жены надзирателей и офицеров конвойных войск. В углу двора здание клуба для сотрудников тюрьмы и военнослужащих конвойных войск. Сама тюрьма занимает два двухэтажных корпуса. В одном находятся кабинеты следователей, а в другом — камеры для заключенных.

Обитателей Сухановки кормили сытно и вкусно — еду доставляли из находившегося по соседству Дома отдыха. Я несколько раз завтракал после расстрелов. Помниться, после казни Ежова нас накормили творожной запеканкой, бутербродами с маслом и сыром, а вместо чай налили какао. Ели мы в служебной столовой — сидя за накрытыми белыми скатертями столиками. Там кормили гостей из Москвы, в каждом из нас видя большого начальника. Стрелкам такое обращение льстило, единственное, что огорчало — отсутствие водки. Вместо нее с собой исполнители привозили спирт в солдатских фляжках, который и употребляли в качестве аперитива перед едой. Блохин несколько раз пытался организовать хранение спирта на спецобъекте, но ничего не получилось. Администрация дома отдыха предлагала коньяк или вино, но эти напитки отказывались пить исполнители, требовавшие чего-нибудь пролетарского. Впрочем, расстреливали в Сухановке редко, поэтому комендант смирился со сложившейся практикой. Перед каждой поездкой стрелки наполняли фляжки, а после расстрела оставшимся спиртом охотно делились с шоферами и санитарами из морга.

В других местах (Бутово и «Коммунарка) трапеза была скромнее — хлеб, колбаса и много водки. Да и есть приходилось стоя и торопливо. Хотелось, после проведенной на ногах ночи, куда-нибудь присесть. К тому же писать приходилось на весу, внимательно следя за тем, что бы правильно начертать фамилии и имена, а порой их сразу и не выговоришь — такие сложные. Это тоже выматывало. Звучит цинично, но стрелкам было легче — им не нужно было думать, а все движения были доведены до автоматизма. Они точно так же могли расстреливать предварительно напившись. В провинции так иногда и происходило.