Суд праведный

— Здравствуйте, Настасья Калиновна, — сняв шапку, степенно поклонился вошедший в избу следом за хозяином Анисим Белов, кряжистый, широкоплечий мужик, с лицом, густо обросшим русой бородой, с серьезными серыми глазами, спокойно поглядывающими из-под заиндевевших на морозе бровей. — Вы уж простите, ежели когда невзначай обидел!..

Настасья, дородная тридцатилетняя женщина, тяжело поднялась с лавки и, по-утиному переваливаясь, сделала несколько шагов навстречу:

— Доброго здоровья, Анисим Павлович… И вы уж меня простите, коли по глупости бабьей чё не так сказала… — Глянув на мужа, она насмешливо сморщила нос: — Гулеван!.. Баба на сносях, а он в дом носа не кажет, только в гости и приходит…

Забыв, что еще утром он на коленях просил у Настасьи прощения за все нанесенные ей обиды, Терентий, закончив единоборство с застрявшим на ноге пимом, медленно разогнулся и, выпятив тщедушную грудь, вдруг погрозил жене костлявым крючковатым пальцем:

— Цыц, баба! Не порть мужикам праздник!

— Извиняй, Настасья, — смутился за приятеля Анисим Белов, и по голосу, по уверенным движениям его, сразу почувствовалось, что, в отличие от Терентия, выпил он самую малость.

Нетвердыми шагами добравшись до стола, Терентий расслабленно уселся на широкую лавку, обвел избу осоловелым взглядом, продолжая хорохориться, стукнул кулаком по столешнице:

— Чего ты перед ей звиняешься?! Хошь, я ей сейчас врежу! Скажи, хошь?

— Будет тебе, — укоризненно произнес Белов, присаживаясь рядом с приятелем. — Прощеный день сегодня, забыл?

— Все едино — врежу! — пьяно обижаясь, что ему не хотят верить, сказал Терентий, но, увидев, как супруга, не обращая внимания на угрозы, принялась возиться у печи, махнул рукой и, подперев сухим кулаком подбородок, принялся рассуждать: — Бабу нельзя не бить. Какой ты хозяин, коли бабу себе не подчинишь? Бабы, они — э-ге-ге… Понимаешь, Анисим?.. Бабу свою я в струне держу… Ндрав у меня энтакий… Суро-о-вый ндрав… Отец такой был, дед такой был… и я… Ты же меня знаешь, Анисим….

Белов, не слушая разглагольствования приятеля, задумчиво смотрел на вздрагивающий язычок пламени в керосиновой лампе и вспоминал свою Степаниду, которую три года назад схоронил в белой от солончаков и ковыля Кулундинской степи. Не выдержала жена его, Степанида, растянувшейся на долгие месяцы, тряской, зябкой, голодной переселенческой дороги… Ушла. Оставила Анисима одного. Нет, у него есть сын Петька, вымахавший в неполные шестнадцать лет в здорового парня, есть дочь Татьяна… Болью, непрощенной самому себе виной, давил на душу случай, когда в ответ на уговоры жены не ехать в треклятую Сибирь он впервые, вгорячах, поднял на нее руку…

Анисим вздохнул, оторвал немигающий взгляд от лампы и невольно разулыбался. Шесть пар мальчишеских глаз с веселым любопытством уставились сверху на продолжающего разглагольствовать отца. Свесив льняные головенки с полатей, ребятишки смешливо шушукались, пихали друг друга острыми локотками. Самый младший, трехгодовалый Гришутка, толком не понимая причины общего веселья, таращился на Анисима и озадаченно улыбался, запустив палец в не по-отцовски курносый нос.

Почувствовав, что его не слушают, Терентий Ёлкин по-совиному крутнул шеей.

— А ну, спать, бесенята! — уже беззлобно прикрикнул он и, пошатываясь, направился к печи. Делая пальцами костлявую «козу», пригрозил: — Кому сказал, спать! Лешак уташшит!

Старший сын Терентия первым понял, во что может обратиться самая невинная отцовская шутка, и шустро юркнул за занавеску. Лопоухий Венька, шмыгнув носом, ободранным еще в четверг, во время потасовки на льду, звонко откликнулся:

— Папанька, не пужай!

Терентий, ерничая, присел и, словно и действительно был озадачен отпором, почесал продолговатый затылок. Потом горделиво обернулся к Анисиму:

— Глянь-ко, бойкие какие… «Не пужа-а-ай!..» Все в меня… — внезапно выцветшие брови Ёлкина сошлись на переносице, и он задумчиво проговорил: — Токмо вот никак в толк не возьму, откель у Гришки заместо носа пуговка?.. Отвечай, Настюха, откель?!

— Отлипни, репей! — добродушно огрызнулась хозяйка. — За стол садись лучше.

— И то верно, — икнув, на удивление легко согласился Ёлкин и, чуть пошатываясь, вернулся на свое место.

На чисто выскобленной столешнице уже горой лежали в большой тарелке поблескивающие маслом пористые блины, сочно желтела квашеная капуста, теснились в миске соленые, словно восковые, груздочки, каждый не больше пятака. Вкусно пахло румяным пирогом с рыбой. Настасья ушла в угол к прялке. Терентий, осенив себя крестным знамением, выставил зеленую четверть с остатками очищенной и, внушительно крякнув, аккуратно разлил по стаканами.

— И как ты без бабы живешь? — набив рот пирогом, покачал он головой. — Не пойму… Хоша ты мне и земляк, не одобряю…

Анисим, посуровев, отозвался:

— У меня Татьяна за хозяйку…

— Татьяна…. — протянул Терентий и развел руками. — Почитай и нет ее, Татьяны твоей… Девка-т на выданье! Парни к ей так и липнут, как мухи на мед. Выскочит в замуж, и все…