Суд праведный

— Ромуальд Иннокентьевич!

Озиридов оглянулся, посмотрел непонимающе:

— Не имею чести…

— Белов я, Пётр.

Присяжный поверенный удивленно улыбнулся:

— Как же, как же… господи! Тебя и не узнать! Возмужал! Даже, кажется, подрос… — оценивающе осматривая парня, проговорил он. — Я совсем тебя потерял. Где ты, что ты? Девушка твоя ко мне приходила, разыскивала… Катя, кажется… А ты не заходишь. Нехорошо, молодой человек, нехорошо.

Пётр помрачнел. Совсем недавно он встретил сотниковца Игната Вихрова и узнал, что Лука Сысоев уже сговорился с Коробкиным и свадьба намечена на Покров. И теперь всякое упоминание о Кате причиняло ему почти физическую боль.

— Что же мы на улице-то стоим?! — вскинул руки Озиридов. — Пойдем ко мне, чаю попьём, поговорим.

Проводив Петра в кабинет, Ромуальд Иннокентьевич отправился на кухню, чтобы дать Клавочке распоряжение насчет самовара. Вернувшись, оживленно потер ладони:

— Ну-с, рассказывайте, молодой человек. Наслышан о ваших подвигах… наслышан.

Тон, каким были произнесены эти слова, насторожил Белова, он непонимающе посмотрел на Озиридова, недоуменно пожал плечами:

— О чем это вы?

— Скрытничаете, скрытничаете, молодой человек, — укоризненно протянул Ромуальд Иннокентьевич. — Скажу по секрету, небезызвестный вам ротмистр Леонтович является в некотором роде моим хорошим знакомым.

— Какой ротмистр, — натужно улыбнулся Белов.

— Да полноте, — укорил его Ромуальд Иннокентьевич. — Я же порядочный человек! И, как всякий русский либерал, с уважением отношусь к лицам, противоборствующим режиму.

— Я-то здесь при чем? — Пётр изобразил полное непонимание и смущение.

Ромуальд Иннокентьевич обиженно надул губы:

— Ты, конечно, можешь мне не доверять, что вполне понятно и объяснимо, но я и не собираюсь тебя ни о чем спрашивать. Просто я как-то беседовал с ротмистром, и он сетовал на местных социал- демократов, похитивших с товарной станции типографский шрифт, и упоминал в этой связи твое имя. Кажется, Леонтович и впрямь подозревает тебя в связях с эсдеками.

— Пусть его, — махнул рукой Пётр, решив не темнить.

— Ну а меня тревожит твоя судьба, — покачал головой Озиридов. — Ты мне симпатичен, а если ротмистр прав, то дело, которым ты занимаешься, — весьма и весьма рисковое.

Пётр усмехнулся:

— Знать бы, где упадешь, соломки бы подостлал. Отец мой вот никого не убивал, а пошел же на каторгу…

Озиридов понимающе кивнул, полез за папиросами. Пётр продолжил, подняв на него глаза:

— Я вас не виню, не думайте. Вы всё равно не могли ничего сделать. Так уж всё устроено. Кому бедовать? Бедняку, конечно.

Озиридов с интересом всматривался в Петра. Каких-то полгода назад сидел перед ним доверчивый крестьянский парень, краснел и заикался, а теперь… Неожиданно даже для себя Ромуальд Иннокентьевич заговорил с ним как с равным:

— Конституция нужна! Конституция! Такая, чтобы ограничила власть монарха. А? Свободные выборы местного самоуправления, свобода слова, печати. Собраний. А?

— Наверное, — соглашаясь, кивнул Пётр. — Но это лишь первый шаг.

— Первый? — удивился Ромуальд Иннокентьевич. — А каков же второй?

— Диктатура пролетариата, — как нечто само собой разумеющееся, заявил Белов.

Озиридов поморщился:

— Формула! Голая формула! Вижу, книжек начитался. Слово-то какое! Диктатура!

— Диктатура народа, — убежденно пояснил Пётр. — Власть рабочих и крестьян.

— Где же ты в Сибири видел пролетариат? — скептически возразил Ромуальд Иннокентьевич. — Мы идем другим путем, не таким, как Россия. У нас и рабочие-то появились только вместе с железной дорогой.

— А приисковые? А те, что в копях? Они не пролетариат?

— Ну, допустим, — снисходительно согласился Озиридов. — А что ты скажешь о нашем сибирском мужике? Разве это не особый этнографический тип? Сибиряк! Ведь это что-то вроде американского или австралийского скваттера былых времен, только те прихватили с собой большой запас культуры, чем наш ссыльный с урезанным ухом или охочий человек, прибранный на пашне. Как тип, сибиряк рос в отсутствие крепостного права и посреди суровой природы, что его с россиянами ровнять? Отсюда и его предприимчивость, практичность, привычка полагаться только на себя. Я ведь специально занимался этим вопросом.

Пётр слушал Озиридова с легкой завистью. Вот так бы научиться говорить, легко и непринужденно! Правда, это не помешало ему возразить:

— Вы, Ромуальд Иннокентьевич, говорите о старожильцах. И напрочь забываете о переселенцах, как моя семья, и инородцах. И даже не о старожильцах говорите, а о кулаках, захапавших лучшие земли. Я это по нашему Сотниково хорошо знаю. Там все уважаемые члены обчества вовсе не из малоимущих. Не так разве?

— Это в тебе юношеский максимализм кипит, — чуть снисходительно улыбнулся Озиридов и, хлопнув ладонью по столу, воскликнул: — Сибири нужна автономия, голубчик! Ей нужна областная дума с полномочиями, превращающими Сибирь в свободное государство. Крестьянская община, вот о чем надо думать. А ты — пролетариат!..

— Знакомо, — усмехнулся Пётр. — Я читал. Это еще народники придумали. Только никакого мужицкого рая быть не может!