Суд скорый... И жизнью, и смертью

— Иван Илларионович! — окликнул полковник, устало раскинувшийся на казенной кровати. — Вы сегодня не собираетесь к Семену Платоновичу? Отец Хрисанф грозился из нас все потроха вытрясти за прошлый проигрыш…

— Нет. Не буду.

Иван Илларионович подошел к столику, где сидел капитан, член суда, чуть виновато сказал:

— Александр Александрович…

— Слушаю, Иван Илларионович…

— Боюсь, что проклятая язва свалит меня в постель… Видимо, вам придется самому доводить дело до конца.

— Вы имеете в виду конфирмацию приговора? — Капитан зачем-то посмотрел в сторону двери.

— Да. Завтра утром приедет командующий войсками Сандецкий.

Лицо капитана стало строже, красивые губы под черными щегольскими усиками заметно напряглись.

— Как прикажете, — отозвался он и, помедлив немного, снова склонился над приговором.

2. ТИШИНА И ПОКОЙ…

Наконец-то окончено. Приговор прочитан. Якутова и его товарищей увели.

Устало жмуря припухшие веки, Иван Илларионович складывал бумаги, циркуляры и установления в кожаный коричневый портфель с крупной серебряной монограммой, подаренный ему петербургскими сослуживцами в третьем году, в день рождения и в связи с представлением к ордену.

Через тюремный двор Иван Илларионович прошел, стараясь не смотреть в сторону, где чернела виселица.

Охранник у ворот вытянулся, козырнул: «Здравия желаю, ваше превосходительство!» — и, звякая ключами, бросился отпирать калитку.

С досадой Иван Илларионович подумал о дурацком запрете ставить санки в тюремном дворе, — приходится выходить из ворот и почти всегда попадать под чьи-то жалящие взгляды. Люди не хотят понимать, что он, Иван Илларионович, не волен поступать так, как ему хочется! Если он не станет судить с требуемой строгостью, будут судить другие — охотников найдется сколько угодно: за чин, за звание, за теплое место. А его на старости лет затолкают в какую-нибудь дыру: как же, отец государственного преступника, осужденного на двадцать лет каторги! И маленькому Ванюшке придется тогда испытать невзгоды необеспеченной, а может быть, и нищенской жизни.

За воротами тюрьмы ждали трое санок. Озябшие кучера топтались с ноги на ногу, хлопали рукавицами. Спины у лошадей побелели от инея.

И как только Иван Илларионович следом за капитаном перешагнул порог тюремных ворот, он увидел: в десяти шагах, чуть в стороне от дороги, стояла на снегу закутанная шалью женщина с ребенком на руках. Рядом стоял мальчишка лет одиннадцати и, ухватившись за материн подол, испуганно таращили глаза две девчушки.

Когда распахнулась калитка тюремных ворот, часовой, ходивший взад и вперед у полосатой будки, бросился к женщине, замахиваясь винтовкой:

— Не положено тут! Слышь, не положено! Кому говорю, баба?!

Инстинктивно, защищаясь от взгляда женщины с детьми, Иван Илларионович поднял воротник шинели и, стараясь смотреть прямо в спину шагавшему впереди капитану, заторопился к санкам, где обрадованный возница поспешно разбирал узорчатые ременные вожжи.

У санок капитан отступил в сторону, отстегивая полость и пропуская Ивана Илларионовича.

— Прошу, ваше превосходительство!

Иван Илларионович не хотел оглядываться, но оглянулся: женщина бежала к нему сбоку дороги по колени в снегу, неся перед собой ребенка.

— Ваше превосходительство!

Отогнув меховой воротник шинели, болезненно морщась, Иван Илларионович смотрел на протянутого к нему посиневшего ребенка.

Рядом с матерью, тоже по колени в снегу, стоял старшенький мальчонка.

Иван Илларионович непроизвольно скользнул по его лицу взглядом. Иван! Да, маленький Иван Якутов, сын и наследник того, которого сейчас отвели в смертную камеру. Похож. Те же глаза, злые и непримиримые, те же губы, затаившие недетскую горькую складку.

— Кто такая? — спросил Иван Илларионович внезапно охрипшим голосом.

— Якутова я! Якутова, ваше превосходительство!

И опять взгляд Ивана Илларионовича невольно скользнул по лицу мальчишки и в голове пронеслась мысль, что когда-то и этого, наверно, будут судить и приговорят к каторге или смерти…

— Ваше превосходительство! Какой ему суд? Куда?

Не отвечая, Иван Илларионович усаживался в санки, а Якутова пыталась забежать с другой стороны; девочки молча, но с какими-то кричащими, как подумал потом Иван Илларионович, глазами, цеплялись за ее юбку.

Малолетний Иван Якутов стоял неподвижно и исподлобья смотрел, как председатель суда усаживается в санки, как кучер застегивает у него на коленях медвежью полость.

— Трогай! — приказал капитан, ловя упавшее пенсне, и только тогда, когда санки, взвизгнув полозьями, сорвались с места, оглянулся на плачущую женщину, сказал сквозь зубы: — Что искал, то и нашел, любезная! Мы их отучим бунтовать!

Иван Илларионович откинулся на спинку саней и, с силой зажмурив уставшие глаза, подумал с облегчением: «Хорошо, что санки крытые, что никто на улице не увидит, не узнает!»