Судьба

– Не надо, не расстраивайтесь так, – осторожно вставил Брюханов, – напрасно вы себя одну вините. Человек не всегда свободен в своих поступках, Клавдия Георгиевна.

– Не успокаивайте меня, Тихон Иванович. По сути дела, не закон, не суд людей определяет меру вины и наказания, а каждый сам для себя это делает.

– Разумеется, не спорю, и однако, Клавдия. Георгиевна, иногда излишнее раскаяние мешает человеку судить верно. Очевидно, и Семен в не меньшей степени виноват. Дыма без огня не бывает.

– Если бы можно было определить, откуда – огонь, откуда – дым. Вы понимаете, Тихон Иванович, во мне надломилось что-то. Ничего плохого не случилось, а все-таки какие-то надежды рухнули. – Клавдия остановилась взглядом на Брюханове, спуталась в мыслях, заторопилась. – Что вы мне посоветуете, Тихон Иванович? Может быть, мне в Москву съездить, поговорить с ним, помогите, Тихон Иванович, ах, да, что я говорю, что-то не то говорю.

– Успокойтесь, успокойтесь, ну вот опять, Клавдия Георгиевна, – торопливо сказал Брюханов, чувствуя, что она снова заплачет. – Нужно единственное: время и терпение, и все само собой образуется. Я уверен, что все у вас наладится, вот посмотрите.

Она ничего не ответила, опять заторопилась, боясь, что Брюханов сейчас встанет и уйдет.

– Вот забыла совсем, – перебила она его, – я же не расспросила, как вы съездили? Что хорошего, нового видели?

– Много хорошего, Клавдия Георгиевна. Везде ломка идет, деревня перестраивается, интересно. Все дело в том, что идеи-то наши близки, необходимы народу, вот когда выявляется в полную меру сила этих бродильных дрожжей. Не понимаю я людей с кислятиной в физиономии… да, впрочем, что я, простите, – спохватился Брюханов.

– Сама виновата, Тихон Иванович, все о себе да о себе, вам же скука со мной. Столько важного, большого кругом…

– Вот это верно, Клавдия Георгиевна. – Брюханов опять оживился. – Именно большого. Давайте ка выбирайтесь из своей скорлупы, у вас дочь растет, жизнь такая широкая, грешно в самом себе замуровываться. – Он говорил искренне и с неожиданной горячностью; энергия переполняла Брюханова, ему, казалось, было тесно в комнате, и Клавдия невольно залюбовалась его крепко сбитой фигурой.

– А где дочка, Клавдия Георгиевна? – спросил Брюханов, останавливаясь у книжных полок и листая какую-то книгу.

– К брату Семена ушла… Аглая забрала ее на несколько дней. Няня их старая у Анатолия Емельяновича вот уже который десяток лет живет. Теперь Ольгу балует, спасу с ней нет. Вы разве Пекарева-старшего не знаете, главный врач психиатрической больницы, – сказала она. – Очень любопытный человек, девочка к нему привязалась.

– Как же, с месяц назад приходил ко мне, напористый товарищ, – Брюханов улыбнулся. – Вынь и положь ему новый корпус.

– Очевидно, надо, вы прислушайтесь, он редко просит, он в этой больнице со дня основания. Все там на нем держится. – Клавдии легче было говорить о постороннем, и в голосе ее зазвучали уверенные грудные ноты. – Вот не женился только… Давно хотела вас спросить. Почему вы один? Простите, мужчины не любят отвечать на такие прямые вопросы.

– Пожалуй, на этот вопрос прямо трудно ответить, – отозвался Брюханов, отгораживаясь от ее напористого любопытства и в то же время внутренне закипая, не следовало приходить сюда, его тянет к Клавдии. Пекарев здесь совершенно ни при чем.

Клавдия с неуловимой, мягкой насмешкой глядела на него, словно ободряя, ну же, смелее, смелее, Брюханов, читал он ее невысказанные мысли, откровенность за откровенность, что же вы? Она ждала его признания, и Брюханов поразился ее внутренней нечуткости и тому, как легко она переходила из одного настроения в другое; неожиданно он снова с досадой подумал о Пекареве, н-да, с такой женщиной не очень-то крылья расправишь. Но ведь хороша, и знает это.

Словно угадывая его мысли, Клавдия засмеялась, влажно блестя плотными, слитыми зубами.

– Знаю, знаю, Брюханов, уже и осудить готовы. Как мы самих себя боимся, естества своего, ходим, точно в броне, попробуй достучись до сердца. Вы момента боитесь, Брюханов, а условности для истязания друг друга всего лишь люди придумали.