Судьба

Ночь, обезглавленная взрывами,уставилась из стены,до жути квадратнобокиечернели ямы из глазниц.А из разбитых угловобнаженный, как кровь, кирпич,А может, и нетчетвертой стены.Может,это сама войнавыставилась на нас двоих.А в комнате мы:яда сын

месячный в колыбели.А от стены к стенепростерлась пустота.И ужас колыхал дома,и обезумевшие стекласо свистом прыгали из рами бились в пыль о тротуар,истерикой стеклянной звеня.И входит муж,он в черной весь пыли.И страшный скульпторпальцами войныиз каменных породлик вылепил его.

Огромный лобс изломами тревогповис над озером глазниц.Где мира нет,откосом скалкатился подбородок вниз,и толькочеловечий ротбыл обнажен и простпред волею судьбы.Что сын?И к сыну подошел.На склоны лбаспокойствие легло.

И яснолунная склонилась тишинанад ликом сына и отца.И стены успокоенно молчат,и потолок повис над головами,и тоненько звенят в стаканеосколки битого стекла.И в этой ясностистоял он долго-долго.А может, миг,единый мигтаким возьми.И рухнул,и ясности нет.В ясности буря чувств,

и тяжко от смертей глазам.И пальцыжмут изломанный мундштук,и голос,как чугунная доска,от боли треснувпополам:— Взорвали шахты мы сейчаси затопили их, —А площадь за окномот взрывов бомбвздымала волосы столбом,и щупальца, шурша в небесах,прощупывали землю и сердца.

«Стоит на печи горшок…»