Судьба адмирала Колчака. 1917-1920

Белое дело в Сибири было обречено на провал, а ведь чуть более года прошло после челябинского инцидента, являвшегося точкой отсчета всего процесса. Единственной надеждой на спасение – или скорее на продление агонии еще на одну зиму – были решительные действия свежих войск в тылах. Передовые части Красной армии, слабые и растянутые, сильно зависели от железных дорог. Если бы отступающие белые армии, усталые, деморализованные, не имевшие в военном отношении никакой ценности, отводились в резерв, а дорогу наступавшим красным преграждали бы маленькие отряды с талантливыми и напористыми командирами, триумфальное продвижение Красной армии можно было бы остановить и даже временно обратить ее в бегство.

Попытки подобного рода предпринимались. Однако нерасторопность Ставки и заторы на железных дорогах в любом случае ставили их успех под угрозу. Довершала дело ненадежность обычно применявшихся «ударных частей». В белых армиях вошло в моду формирование отрядов диверсионного типа и присваивание им знаков различия в виде черепов и прочего, уместных для самых жестоких и одержимых вояк. Однако эта характерная атрибутика, без сомнения поднимавшая боевой дух солдат в дни побед, приводила к обратным результатом, когда одолевала другая сторона, ибо, если такой солдат попадал в плен, его знаки отличия и особое снаряжение выдавали в нем особенно яростного врага советской власти, и обращались с ним с особой жестокостью. Самым надежным способом избежать такой судьбы было дезертирство и побеги, и отборные части этим не брезговали. Одну из таких частей называли бессмертным полком. «Если этот полк, – размышлял один военный корреспондент, – без потерь выйдя из боя, не обрел бессмертие, это не вина офицеров и солдат, они сделали для этого все в пределах человеческих сил».

Красная армия лишь должна была действовать в том же духе. Белые отступали не столько из-за военных поражений, сколько из-за резкого упадка боевого духа.

Религия, отмечал Деникин, перестала быть одним из моральных стимулов, поддерживавших дух русской армии. У Нокса создалось такое же впечатление. Он признавал, что «церковь на нашей стороне», однако служителей церкви считал «всего лишь слабыми стариками или узколобыми реакционерами». Одному из командиров дивизий пришлось прогнать всех четырех полковых священников за пьянство. У белых не было ни идеалов, ни принципов, ни веры, ни надежды, кроме надежды выжить.

Естественно, вся ответственность за происходящее легла на Колчака. Пусть неохотно, но он принял на себя обязанности верховного правителя и правил отвратительно или дозволял так править другим. Омск был клоакой беззакония и глупости. Колчак прекрасно сознавал это, но не предпринимал никаких эффективных мер, чтобы изменить порядок вещей. Он так и не овладел ситуацией, и не потому, что был слаб или имел влиятельных соперников. В его превосходстве не было ничего искусственного или сомнительного, он был самым могущественным человеком в Сибири и самым уважаемым – львом среди шакалов. Он имел все качества диктатора, кроме желания быть диктатором.

Он так и остался не более чем номинальным Верховным главнокомандующим. Как сказал Семенов, «для нас адмирал – нечто вроде гражданского чиновника». Из представителей вооруженных сил всех времен и народов Колчаку, пожалуй, менее многих подходила такая характеристика, однако уместно отметить, что его блестящий военно-морской опыт не соответствовал военным проблемам, с которыми пришлось столкнуться в Сибири. Авантюризм морских сражений – необходимость быстро принимать решения, опора на хорошие коммуникации, на скорость и гибкость при маневрировании – сменился на медлительные осторожные военные действия, которые периодически прерывались из-за климата и которым постоянно мешали тыловые проблемы.

Однако адмирал виноват в том, что не сумел взять под контроль свой штаб или выбрать более подходящих командиров. Раздувшийся персонал Ставки не только олицетворял все худшие пороки русской военной бюрократии – он насквозь пропитался бессовестностью, кумовством и интриганством. В таком окружении омерзительному Лебедеву удалось укрепить свои позиции. «Возросшая власть Лебедева, – докладывала британская военная миссия в конце июля, – послужила причиной быстрого перехода к чрезвычайному положению, поддерживаемому горсткой его ближайших помощников и несколькими приспешниками из казачьего офицерства, которые верили, что, если людей хорошенько сечь, они будут сражаться за существующее правительство. Последнее ничему не научилось в революции и является самым прогнившим и самым вредным элементом в стране».

Поскольку строевые части всегда придерживаются низкого мнения о штабе, то их душевное (в противовес материальному) благополучие вряд ли зависит от того, что штаб действительно плох. Но в то же время армия чрезвычайно чувствительна к обстоятельствам, влияющим на их лидеров, и ничто не подрывает уверенность солдат так, как частая смена командующих. А Колчак постоянно производил подобные замены и, по сути, только таким образом и влиял на события на фронте.