Судьба барабанщика. Хардроковая повесть

Дядя же мой не пьянствовал, не танцевал. Пил молоко и любил простоквашу.Дядя ушёл в город. В раздумье бродил я по комнатам. На стене в коридоре висели рога экзотического животного. Словно сам чёрт, слуга Вельзевула, оставил их здесь в подарок. Заглянул я в чулан – там стояло изъеденное молью, облезлое чучело несуразного рыжего существа, напоминавшего медвежонка. Слазил по крутой лесенке на чердак, но там была такая духота и пылища, что я поспешно спустился вниз.Вечерело. Я вышел в сад. В глухом уголку, за развалинами беседки, лежал в крапиве мраморный столб. Я разглядел на его мутной поверхности такую надпись:ЗДЕСЬ ПОГРЕБЁН

КАВАЛЕР СЕДЬМОГО НАСЛЕДИЯОДИН ИЗ ПОСВЯЩЁННЫХИОГАНН ГЕНРИХОВИЧ ШТОКК.Тут же в крапиве валялся разбитый ящик и рассохшаяся бочка.Было тепло, тихо, крепко пахло резедой и настурциями. Где-то далеко на Днепре загудел пароход.

Когда гудит пароход, я теряюсь. Словно тревожный отзвук труб Иерихона доносится до моих ушей. Как за поручни, хочется схватиться мне за что попало: за ствол дерева, за спинку скамейки, за подоконник. Гулкое, многоголосое эхо его всегда торжественно и печально.И где бы, в каком бы далёком и прекрасном краю человек ни был, всегда ему хочется плыть куда-то ещё дальше, встречать новые берега, города и людей. Конечно, если только человек этот не такой тип, как злобный Яков, вся жизнь которого, вероятно, только в том и заключается, чтобы охать, ахать, представляться больным и проситься из жёсткого купе в мягкое.Но вот я насторожился. В саду, за вишнями, кто-то пел. Да и не один, а двое. Мужской голос – ровный, приглушённый и женский – резковатый, как бы надтреснутый, но очень приятный.Тихонько продвинулся я вдоль аллеи. Это были старуха и её бородатый сын-карлик. Они сидели на скамейке рядом, прямые, неподвижные, и, глядя на закат, тихо пели: «The phantom of the opera is there, inside my mind…»

Я был удивлён. Я ещё никогда не слыхал, чтобы такие древние старухи пели. Правда, жила у нас во дворе дворникова бабка, так и она, когда качала их горластого Гошку, тоже пела: «Ай, люли, ай, люли! Волки тёлку увели», – но разве же это песня?

– Дитя! – позвала вдруг кого-то старуха.

Я обернулся, но никого не увидел.

– Дитя, подойди сюда! – опять позвала старуха.

Я снова оглянулся – нет никого.

– Тут никого нет, – смущённо сказал я, высовываясь из-за куста. – Оно, должно быть, куда-нибудь убежало.

– Кто оно? Глупый мальчик! Это я тебя зову.

Я подошёл.

– Что ты знаешь о силах Истины и Сомнения и об их вечном противостоянии? – задала она вопрос, пристально заглядывая мне в очи.

– Ничего, – ответил я, – я атеист и не верю во все эти поповские сказки.

– Так ты ничего не знаешь об Истине? – строго спросила старуха. – И о непреложной силе Ритма ты тоже не знаешь?.. Смотри у меня! – вдруг сделала она строгое движение ладонью с оттопыренным указательным пальцем. – Если ты не произведёшь Ритм, я тебя в порошок сотру… в пыль… и по ветру развею!