Судьба Блока. По документам, воспоминаниям, письмам, заметкам, дневникам, статьям и другим материалам

Саша оставался в Петербурге весь май и июнь. В Шахматове никакой большой литературной работы у него не было. Он много гулял и работал в саду, делая новые вырубки и посадки и наблюдая за работой земляника, который делал в саду перед домом насыпь, предназначавшуюся для новых цветников.

В конце лета приезжала на неделю Л. А. Дельмас, она пела нам, аккомпанируя себе на нашем старом piano саггё, напоминавшем клавесин, – и из «Кармен», и из «Хованщины», и просто цыганские и другие романсы. Между прочим, и «Стеньку Разина»: «Из-за острова на стрежню». Необыкновенно хорошо выходил у нее великолепный романс Бородина «Для берегов отчизны дальней». Такого проникновенного исполнения этой вещи я никогда не слыхала. Саша особенно любил и эти стихи Пушкина, и музыку Бородина. Во время пребывания Дельмас погода была все время хорошая. Они с Сашей много гуляли, разводили костер под шахматовским садом (одно из любимейших занятий Саши).

М. А. Бекетова

Петроградская сторона была в то время излюбленным местом прогулок Блока. Часто встречал я его в саду Народного Дома; на широкой утоптанной площадке, в толпе, видится мне его крупная фигура, с крепкими плечами, с откинутой головой, с рукою, заложенной из-под отстегнутого летнего пальто в карман пиджака. Ясно улыбаясь, смотрит он мне в глаза и передает какое-либо последнее впечатление – что-нибудь из виденного тут же в саду. Ходим между «аттракционами»; Александр Александрович прислушивается к разговорам. «А вы можете заговорить на улице, в толпе, с незнакомыми, соседями по очереди?» – спросил он меня однажды и не без гордости добавил, что ему это в последнее время удается.

Тут, в Народном Доме, убедился я как-то, что физическая сила Александра Александровича соответствует его внешности. Подойдя к пружинным автоматам, стали мы пробовать силу. Когда-то я не мало упражнялся с тяжестями и был уверен в своем превосходстве; но Александр Александрович свободно, без всякого напряжения, вытянул двумя руками груз значительно больше моего. Тут же поведал он мне о своем интересе к спорту и, в частности, о пристрастии к американским горам. Физической силой и физическим здоровьем наделен он был в избытке и жаловался как-то на чрезмерность этих благ, его тяготящую.

В. Зоргенфрей

Обложка издания стихотворений А. Блока. 1919 г.

Среди литературной улицы я никогда не видел А. А. Блока. Я слышал от лиц, знавших его, что он живет замкнуто, что ему противны личные выступления на всякого рода зрелищах, и он всегда почти отказывается участвовать в них.

А. Д. Сумароков. Моя встреча с А. Блоком

Во многие лечения, особенно – природные, как: солнце, электричество, покой, морские воды, я очень верю; знаю, что если захотеть, эти силы примут в нас участие. Могущество нервных болезней состоит в том, что они прежде всего действуют на волю и заставляют перестать хотеть излечиться; я бывал на этой границе, но пока что выходила как раз в ту минуту, когда руки опускались, какая-то счастливая карта; надо полагать, что я втайне даже от себя страстно ждал этой счастливой карты…

Письмо к В. Зоргенфрею 1914 г., июнь

Заходя по вечерам в кафе Филиппова на углу Большого проси, и Ропшинской ул., нередко встречал я там за столиком Александра Александровича. Незатейливая обстановка этого уголка привлекала его почему-то, и он, вглядываясь в публику и прислушиваясь к разговорам, подолгу просиживал за стаканом морса. «Я ведь знаю по имени каждую из прислуживающих девиц и о каждой могу рассказать много подробностей», – сказал он мне однажды. «Интересно». Посидев в кафе, ходили мы вместе по Петроградской стороне и, случалось, до поздней ночи. Запомнился мне тихий летний вечер, длинная аллея Петровского острова, бесшумно пронесшийся мотор. «Вот из такого, промелькнувшего когда-то мотора, вышли «Шаги командора», – сказал Александр Александрович. И два варианта – «С мирной жизнью покончены счеты» и «Седые сумерки легли». И прибавил, помолчав: «Только слово «мотор» нехорошо – так, ведь, говорить неправильно».

В. Зоргенфрей

Еще в 1915 году, среди разговоров со мной, он однажды неожиданно и не в связи с темой сказал: «А знаете, Александр Иванович, теперь все как-то не то… Не те зори, не такие закаты, какие были в 1905 году». Это было сказано с таким глубоким чувством, с такой убежденностью, что я невольно в ту минуту согласился с ним.

А. Типяков[96]. Памяти А. А. Блока

Жизнь моя, по тысяче причин, так сложилась, что мне очень трудно быть с людьми, за исключением немногих, что я смотрю на жизнь, что называется, мрачно (хотя я сам не считаю своего взгляда мрачным), что я не чувствую связей родственных; я знаю при этом, что дело мое, которое я делаю (худо ли, хорошо ли – я сам, как ты уже знаешь, вовсе не доволен собой), требует, чтобы я был именно таким, а не другим…