Судьба человека. Поднятая целина (сборник)

– Без тебя знаю! А почему вы мне говорить не даете?

– Потому что я считаю это излишним! – вспылил Корчжинский и тоже, как Балабин, побагровел, вцепился в ручки кресла. – Я здесь секретарь райкома. Я тебя лишаю слова, а угодно говорить – ступай вон на крыльцо!

– Балабин, не кипятись! Чего ты горишь! Пожалуйста, пиши свое мнение в окружком, а этак что же, проголосовали, и ты начал после драки кулаками махать, – урезонивал начальника милиции председатель рика.

Он взял Балабина за рукав форменной рубашки, отвел в угол, что-то вполголоса говоря.

Тем временем Корчжинский, обозленный стычкой с Балабиным, поднял на Макара сердито посверкивающие из-под припухлых век глазки и уже с нескрываемой враждебностью сказал:

– Кончен разговор, Нагульнов! Решением бюро ты исключен из наших рядов. Такие вы партии не нужны. Клади сюда партбилет! – и постучал по столу ладонью рыжеволосой руки.

Нагульнов мертвенно побледнел. Крупная дрожь сотрясала его, а голос был почти не слышен, когда он говорил:

– Партбилет я не отдам.

– Заставим отдать.

– Езжай в окружком, Нагульнов! – крикнул из угла Балабин и, на полуслове оборвав разговор с председателем рика, вышел, оглушительно хлопнув дверью.

– Партбилет я тебе не отдам!.. – повторил Макар. Голос его окреп, со лба и скуластых щек медленно сходила голубоватая бледность. – И партии я буду ишо нужен… И мне без партии не жить! А тебе не подчинюсь!.. Вот он, билет, в грудном кармане… Попробуй, возьми его! Глотку перерву!..

– Трагическое действие начинается! – прокурор пожал плечами. – Ты только без истерик…

Не обращая внимания на его слова, Макар смотрел на Корчжинского, говорил медленно и словно бы с раздумьем:

– Куда же я без партии? И зачем? Нет, партбилет я не отдам! Я всю жизню свою вложил… всю жизню… – и вдруг старчески-жалко и бестолково засуетился, зашарил по столу руками, путаясь в словах, торопливо и невнятно забормотал: – Так ты уж лучше меня… прикажи ребятам… Мне тогда на распыл надо… Ничего не остается… Мне жизня теперь без надобностев, исключите и из нее… Стало быть, брехал Серко – нужен был… Старый стал – с базу долой…

Лицо Макара было неподвижно, как гипсовая маска, одни лишь губы вздрагивали и шевелились, но при последних словах из остановившихся глаз, впервые за всю взрослую жизнь, ручьями хлынули слезы. Они текли, обильно омывая щеки, задерживаясь в жесткой поросли давно не бритой бороды, черными крапинами узоря рубаху на груди.

– Довольно тебе! Этим ведь не поможешь, товарищ! – Секретарь болезненно сморщился.

– Ты мне не товарищ! – закричал Нагульнов. – Ты – бирюк! И все вы тут – ядовитые гады! Засилье взяли! Гладко гутарить выучились! Ты чего, Хомутов, оскаляешься, как б…? Над слезьми моими смеешься? Ты!.. В двадцать первом году, когда Фомин с бандой мотал по округу, ты пришел в окружком, помнишь? Помнишь, сучий хвост?.. Пришел и отдал партбилет, сказал, что сельским хозяйством будешь заниматься… Ты Фомина боялся! Через это и бросил билет… а потом опять в партию пролез, как склизкая мокрушка сквозь каменьев!.. И зараз голосуешь против меня? И смеешься моему смертному горю?

– Хватит, Нагульнов, не ори, пожалуйста. У нас же еще вопросы есть, – не смущаясь и все так же тая улыбочку под темными усами, примиряюще сказал смуглолицый, красивый Хомутов.

– С вами хватит, но я свою правду найду! В ЦК поеду!

– Во-во! Поезжай! Там все в момент разрешат! Там тебя давно дожидаются… – улыбался Хомутов.

Макар тихо пошел к двери, стукнулся виском о дверной косяк, застонал. Последняя вспышка гнева его окончательно обессилила. Без мысли, без чувств дошел до ворот, отвязал от изгороди маштака, почему-то повел его в поводу. На выезде из станицы хотел сесть верхом, но не смог: четыре раза поднимал ногу к стремени и, пьяно качнувшись, отрывался от луки.

Возле крайней хатенки на завалинке сидел старый, но молодцеватый дед. Из-под облупленного козырька казачьей фуражки он внимательно наблюдал, как Макар пытался сесть на маштака, потом поощрительно улыбнулся.

– Хорош, орёлик! Солнце в дуб, а он уж и ноги поднять не могет. Через какой-такой случай спозаранку упился? Али ноне праздник?

– Праздник, дедушка Федот! – откликнулся ему сосед, выглядывая из-за плетня. – Ноне симоны-гулимоны, крестный ход по кабакам.

– То-то я вижу, – улыбался старик, – стало быть, нет молодца сильнее винца! Ишь как оно его шибает от седла! Держися, казачок!

Макар скрипнул зубами и, чуть коснувшись стремени носком сапога, птицей взлетел на седло.

Глава XXXIII

В этот день с утра в Гремячий Лог прибыли из хутора Ярского двадцать три колхозных подводы. Около ветряка их встретил Банник. Повесив на плечо оброть, он шел в степь искать кобылу. Передняя подвода поравнялась с ним.

– Здорово живете, гражданы казачки!

– Слава богу, – ответил чернобородый казачина, правивший куцехвостыми лошадьми.

– Откель это подводы?

– С Ярского.

– Чего же это у ваших коней хвостов нету? К чему это вы их пострамотили?